Поэзия

[Ginger]

Белла Ахмадулина

* * *
Быть по сему: оставьте мне
закат вот этот за-калужский,
и этот лютик золотушный,
и этот город захолустный
пучины схлынувшей на дне.

Нам преподносит известняк,
придавший местности осанки,
стихии внятные останки,
и как бы у ее изнанки
мы все нечаянно в гостях.

В блеск перламутровых корост
тысячелетия рядились,
и жабры жадные трудились,
и обитала нелюдимость
вот здесь, где площадь и киоск.

Не потому ли на Оке
иные бытия расценки,
что все мы сведущи в рецепте:
как, коротая век в райцентре,
быть с вечностью накоротке.
Мы одиноки меж людьми.
Надменно наше захуданье.

Вы — в этом времени, мы — дале.
Мы утонули в мирозданье
давно, до Ноевой ладьи.

14 мая 1983, Таруса

[Ginger]

Вероника Тушнова

Капитаны

Не ведется в доме разговоров
про давно минувшие дела,
желтый снимок - пароход "Суворов"
выцветает в ящике стола.
Попытаюсь все-таки вглядеться
пристальней в туман минувших лет,
увидать далекий город детства,
где родились мой отец и дед.
Утро шло и мглою к горлу липло,
салом шелестело по бортам...
Кашлял продолжительно и хрипло
досиня багровый капитан.
Докурив, в карманы руки прятал
и в белесом мареве зари
всматривался в узенький фарватер
Волги, обмелевшей у Твери.

И возникал перед глазами
причал на стынущей воде
и домик в городе Казани,
в Адмиралтейской слободе.
Судьбу бродяжью проклиная,
он ждет - скорей бы ледостав...
Но сам не свой в начале мая,
когда вода растет в кустах
и подступает к трем оконцам
в густых гераневых огнях,
и, ослепленный мир обняв,
весь день роскошествует солнце;
когда прозрачен лед небес,
а лед земной тяжел и порист,
и в синем пламени по пояс
бредет красно-лиловый лес...
Горчащий дух набрякших почек,
колючий, клейкий, спиртовой,
и запах просмоленных бочек
и дегтя... и десятки прочих
тяжеловесною волной
текут с причалов, с неба, с Волги,
туманя кровь, сбивая с ног,
и в мир вторгается свисток -
привычный, хрипловатый, долгий...
Волны медлительный разбег
на камни расстилает пену,
и осточертевают стены,
и дом бросает человек...
С трехлетним черноглазым сыном
стоит на берегу жена...
Даль будто бы растворена,
расплавлена в сиянье синем.
Гремят булыжником ободья
тяжелых кованых телег...
А пароход - как первый снег,
как лебедь в блеске половодья...
Пар вырывается, свистя,
лениво шлепаются плицы...
...Почти полсотни лет спустя
такое утро сыну снится.
Проснувшись, он к рулю идет,
не видя волн беспечной пляски,
и вниз уводит пароход
защитной, пасмурной окраски.
Бегут домишки по пятам,
и, бакен огибая круто,
отцовский домик капитан
как будто видит на минуту.
Но со штурвала своего
потом уже не сводит взгляда,
и на ресницах у него
тяжелый пепел Сталинграда.

1949

[Ginger]

Вероника Тушнова

Стихи о гудке

Я с детства любила гудки на реке,
я вечно толклась у причала,
я все пароходы
еще вдалеке
по их голосам различала.
Мы часто таким пустяком дорожим,
затем что он с детства привычен.
Мне новый гудок показался чужим,
он был бессердечен и зычен.
И я огорчилась,
хотя я сюда
вернулась, заведомо зная,
что время иное, иные суда
и Волга-то, в общем, иная.
А все-таки он представлялся в мечте,
как прежде, густым, басовитым...
Мы вышли из шлюзов уже в темноте
и двинулись морем открытым.
Я не узнавала родные места,
где помнила каждую малость.
В безбрежности
пепельных вод широта
с темнеющим небом сливалась.
Рвал ветер низовый
волну на клочки,
скитался равниною пенной,
и только мигали в ночи маячки,
как звездочки в безднах вселенной.
Барометр падал,
и ветер крепчал,
зарница вдали полыхала,
и вдруг нелюбимый гудок закричал,
и вдруг я его услыхала.
С чего же взяла я? Он вовсе не груб,
он речью своей безыскусной
похож на звучанье серебряных труб,
пронзительный, гордый и грустный...
Он, как тетива, трепетал над водой,
под стать поражающей шири,
такой необычный, такой молодой,
еще не обвыкшийся в мире.
И так покоряло его торжество,
его несвершенности сила,
что я не могла не влюбиться в него
и прежней любви изменила.
И нет сожаленья о прошлом во мне,
в неверности этой не каюсь...
Что делать - живу я
в сегодняшнем дне
и в завтрашнем жить
собираюсь!

1953

[Ginger]

Алексей Макушинский

Встреча

Целый день мы ходили по городу, просто так,
продлевая волненье. «Я люблю это зверское
в человеке. Знаешь, быстро, в подъезде,
с кем-нибудь». Или в парке, со мной. За деревьями
была автострада, укрывавшая нас своим грохотом,

было желтое пламя над кронами. Посреди
ночи я думал, что жизнь распадается на чужие
комнаты, годы, на страсть и на близость
старости, на губы, груди и... что же? снова
проснувшись... подушки, простыни, волосы,

на контуры комнат и чужие мечты, в которых
ты теряешься, по которым блуждаешь, нащупывая
угол шкафа, выключатель у двери
в ванную, где над расческами, щетками,
тенями для глаз, чернилами для ресниц,

под звук воды, упадающей в раковину, так ясно
видишь все это, время, уводящее тебя прочь
от тебя же, усталость, недостижимость
счастья. Из тусклого зеркала – мой отец
посмотрел в ту ночь на меня.

[Динка]

ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ

Вы помните песню про славное море?
О парус, летящий под гул баргузина!
...Осенние звезды стояли над логом,
осенним туманом клубилась низина.
Потом начинало светать понемногу.
Пронзительно пахли цветы полевые...
Я с песнею тою пускался в дорогу,
Байкал для себя открывая впервые.
Вернее, он сам открывал себя. Медленно
машина взбиралась на грань перевала.
За петлями тракта, за листьями медными
тянуло прохладой и синь проступала.
И вдруг он открылся.
Открылась граница
меж небом и морем. Зарей освещенный,
казалось, он вышел, желая сравниться
с той самою песней, ему посвященной.
И враз пробежали мурашки по коже,
сжимало дыханье все туже и туже.
Он знал себе цену. Он спрашивал: - Что же,
похоже на песню? А может, похуже?
Наполнен до края дыханьем соленым
горячей смолы, чешуи омулиной,
он был голубым, синеватым, зеленым,
горел ежевикой и дикой малиной.
Вскипала на гальке волна ветровая,
крикливые чайки к воде припадали,
и как ни старался я, рот открывая,
но в море,
но в море слова пропадали.
И думалось мне под прямым его взглядом,
что, как ни была бы ты, песня, красива,
ты меркнешь, когда открывается рядом
живая, земная, всесильная сила.

[Динка]

ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ

Замирая, следил, как огонь подступает к дровам.
Подбирал тебя так, как мотив подбирают к словам.

Было жарко поленьям, и пламя гудело в печи.
Было жарко рукам и коленям сплетаться в ночи...

Ветка вереска, черная трубочка, синий дымок.
Было жаркое пламя, хотел удержать, да не мог.

Ах, мотивчик, шарманка, воробышек, желтый скворец —
упорхнул за окошко, и песенке нашей конец.

Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.
Как трава на пожаре, остались от песни слова.

Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь.
А словам еще больно, словам еще хочется петь.

Но у Рижского взморья все тише стучат поезда.
В заметенном окне полуночная стынет звезда.

Возле Рижского взморья, у кромки его берегов,
опускается занавес белых январских снегов.

Опускается занавес белый над сценой пустой.
И уходят волхвы за неверной своею звездой.

Остывает залив, засыпает в заливе вода.
И стоят холода, и стоят над землей холода.
1976

[РАФАЭЛЬ]

ВЫСОТА
Комполка приказал
Обьявить перед строем:
..Кто возьмет высоту,
Ну вот ту высоту,
Тот и станет героем!"
Офицер из штабных
Потвердил,мол, не скрою:
..Кто возьмет высоту,
Ну вот ту высоту,
Тех представят к Герою!"
Догадался комбат,
Нам сказав перед боем:
..Мы возьмем высоту,
Да вот ту высоту,
А удержат--Герои..!"
После боя в живых
Нас осталось лишь трое,
А на той высоте,
Вот на той высоте,
Батальон пал героев...
Нет,не врал наш комбат
Про разведку ту боем--
Там стоит обелиск,
Всем --один обелиск
Со звездою Героя...

[Динка]

Снегом времени нас заносит - всё больше белеем.
Многих и вовсе в этом снегу погребли.
Один за другим приближаемся к своим юбилеям,
белые, словно парусные корабли.

И не трубы, не марши, не речи, не почести пышные.
И не флаги расцвечиванья, не фейерверки вслед.
Пятидесяти орудий залпы неслышные.
Пятидесяти невидимых молний свет.

И три, навсегда растянувшиеся, минуты молчанья.
И вечным прощеньем пахнущая трава.
...Море Терпенья. Берег Забвенья. Бухта Отчаянья.
Последней Надежды туманные острова.

И снова подводные рифы и скалы опасные.
И снова к глазам подступает белая мгла.
Ну, что ж, наше дело такое - плывите, парусные!
Может, ещё и вправду земля кругла.

И снова нас треплет качка осатанелая.
И оста и веста попеременна прыть.
...В белом снегу, как в белом тумане, флотилия белая.
Неведомо, сколько кому остаётся плыть.

Белые хлопья вьются над нами, чайки летают.
След за кормою, тоненькая полоса.
В белом снегу, как в белом тумане,
медленно тают попутного ветра не ждущие паруса.
Ю.Левитанский. Белая баллада

[Динка]

Я иду на ледоколе,
Ледокол идет по льду.
То, трудяга, поле колет,
То ледовую гряду.
То прокуренною глоткой
Крикнет, жалуясь в туман,
То зовет с метеосводкой
Город Мурманск, то есть Мурманск.
И какое б продвиженье
Не имели б мы во льдах,
Знают наше положенье,
Все окрестные суда,
Даже спутник с неба целит,
В обьективы нас берет,
Смотрит, как для мирных целей
Мы долбаем крепкий лед.
И какой-нибудь подводник,
С бакенбардами, брюнет,
Наш маршрут во льдах проводит,
Навалившись на планшет,
У подводника гитара
И ракет большой запас
И мурлычет , как котяра,
Гирокомпас, то есть компас.
Но никто из них не видит
В чудо-технику свою,
Что нетрезвый, как Овидий
Я на палубе стою,
Что прогноз опровергая,
Штормы весело трубят,
Что печально, дорогая,
Жить на свете без тебя.

Ю.Визбор

[РАФАЭЛЬ]

Есть игра:осторожно войти,
Чтоб вниманье людей усыпить;
И глазами добычу найти;
И за ней незаметно следить.
Как бы не был не чуток и груб
Человек,за которым следят,-
Он почувствует пристальный взгляд
Хоть в углах еле дрогнувших губ.
А другой-точно сразу поймет:
Вздрогнут плечи,рука у него;
Обернется-и нет ничего;
Между тем-- беспокойство растет.
Тем и страшен невидимый взгляд,
Что его невозможно поймать;
Чуешь ты,но не можешь понять,
Чьи глаза за тобою следят.
Не корысть,не влюбленность,не месть;
Так игра,как игра у детей:
И в собрании каждом людей
Эти тайные сыщики есть.
Ты и сам иногда не поймешь,
От чего так бывает порой,
Что собою ты к людям придешь,
А уйдешь от людей-не собой.
Есть дурной и хороший есть глаз,
Только лучше б ничей не следил:
Слишком много есть в каждом из нас
Неизвестных,играющих сил...
А пока--в неизвестном живем
И не ведаем сил мы своих,
И, как дети,играя с огнем,
Обжигаем себя и других...
А.БЛОК

[Динка]

Есть игра:осторожно войти,
Чтоб вниманье людей усыпить;
И глазами добычу найти;
И за ней незаметно следить.

...и далее по тексту стихов... это про инет!

[Динка]

Как зарок от суесловья, как залог
и попытка мою душу уберечь,
в эту книгу входит море — его слог,
его говор, его горечь, его речь.

Не спросившись, разрешенья не спросив,
вместе с солнцем, вместе в ветром на паях,
море входит в эту книгу, как курсив,
как случайные пометки на полях.

Как пометки — эти дюны, эта даль,
сонных сосен уходящий полукруг...
Море входит в эту книгу, как деталь,
всю картину изменяющая вдруг.

Всю картину своим гулом окатив,
незаметно проступая между строк,
море входит в эту книгу, как мотив
бесконечности и судеб и дорог.

Бесконечны эти дюны, этот бор,
эти волны, эта темная вода...
Где мы виделись когда-то? Невермор.
Где мы встретимся с тобою? Никогда.

Это значит, что бессрочен этот срок.
Это время не беречься, а беречь.
Это северное море между строк,
его говор, его горечь, его речь.

Это север, это северные льды,
сосен северных негромкий разговор.
Голос камня, голос ветра и воды,
голос птицы из породы Невермор.

ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ

[Ginger]

Игорь Алексеев

* * *
Твой морской офицер
Не вернулся домой из похода.
Утонул с кораблем,
Выполняя последний приказ.
И когда над кокардой
Сомкнулись холодные воды,
Он унес в глубину
Глубину твоих ласковых глаз.

Он стоял на посту
У железной подводной громады.
Страх усмешку не стер
С отвердевших его челюстей.
Его грызли угри
И другие придонные гады,
И шипастые крабы
Сожрали его до костей.

С той поры навсегда
Ты окрасила волосы красным,
Навела маникюр,
Поднялась на высокий каблук.
И сказала себе:
«Жизнь становится делом опасным.
На х. эту любовь
И романтику долгих разлук!»

Но запомни, дитя,
Я люблю тебя только такую.
Я же знаю давно:
Даже в самые постные дни,
Ты не ешь ни за что
Эту легкую пищу морскую,
И особенно крабов —
Кто знает, что ели они?


Пятое письмо Михаилу Ляшенко

Опять пишу тебе издалека.
Скорей с тоски, чем исходя из долга.
Есть некий смысл в природе пустяка —
в Саратове не говорят «река»,
а произносят безразлично — «Волга».
Но безразличье это есть понты.
Поскольку гордость, ревность, удивленье
присутствуют. И в каждом поколенье
саратовцев есть общие черты,
воспитанные рыбами в воде,
травой на берегу, песком обрыва,
гниющей тиной топкого залива,
икрой сазаньей на сковороде...
Как тошно, Миша, родину любить,
особенно в ямбическом размере.
И, признаваясь в простодушной вере,
в какой-то истерической манере
вотще прервать повествованья нить.

Саратов


АЛЕКСЕЕВОЙ АНАСТАСИИ

Я поеду в Москву
и куплю тебе белую лошадь –
непременную часть
из желанных тобою чудес.
Не китайскую дрянь
и не то чтобы лошадь поплоше.
Лошадь именно ту,
что взлетает до самых небес.

Я достану ее
из веселой паковочной стружки.
Ты от радости станешь
по комнате бедной кружить.
Ради этих минут
ты забудешь другие игрушки.
Будешь гладить ей хвост,
будешь гриву ее ворошить.

А однажды, когда,
наш порядок нарушится шаткий.
Ты взлетишь высоко,
не боясь затяжной высоты.
Я увижу тебя
на пластмассовой белой лошадке.
И укроюсь дождем,
чтоб меня не увидела ты.

[Ginger]

Владимир Строчков

* * *
Я говорю, устал, устал, отпусти,
не могу, говорю, устал, отпусти, устал,
не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти,
поднимает, смеется, да ты еще не летал,
говорит, смеется, снова над головой
разжимает пальцы, подкидывает, лети,
так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой,
я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может, смеется, лети, говорит, к кустам,
а я устал, машу из последних сил,
ободрал всю морду, уцепился за крайний куст,
ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих,
ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть,
давай еще разок, нет, говорит, прости,
я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал,
разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети,
ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал,
и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу,
ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу.


* * *
- Вам не сдается, что лето сдается?
Солнце уходит, а дождь остается.
- Нет, не сдается, покуда сдается
комнатка эта с ладошкой окна.
Дождик идет, с потолка тишина
капает в банку консервную, бьется
раз в пять секунд о поверхность болотца.
Комнатка с мокрой ладошкой окна
мне как последняя карта сдается.
Я остаюсь: мне надежда дана.
Я не сдаюсь: ведь она остается.

[Ginger]

Анна Логвинова

***
Когда зима, то по дороге в школу
Еще темно, и колокол звонит,
И мальчик бьет портфелем по ноге
То маму, то себя попеременно.
Они вдвоем бегут на остановку,
И между ними теплится портфель,
Который бьется в темноте, как колокол.
И если так и вправду где-то было,
То значит, что и ты ко мне придешь.

Ты встанешь на пороге, как корабль,
Я посчитаю волосы твои,
Чтобы узнать досрочно, до которых
считать умеет Бог, который создал
три четверти сегодняшнего дня,
промокший шарф, растаявшую шапку.

А через час наш ЖЭК отключит воду,
И стоя на пороге без воды,
С прямыми спинами, с горящей люстрой,
С заснеженными лицами, кто в платье,
Кто в свитере, кто ждал, кто так и знал,
Что стены между нами незаметно,
Без лишних слов обрушатся на нас,
И к сентябрю засыпят нас по брови.

Мы сделаемся ясными друг другу.
Ты сваришь кофе, так пройдет еще
Полгода, и твои простые руки
Привыкнут ко всему простому в доме.
Ты будешь знать, где соль и лейкопластырь,
И выходя в июне на балкон,
Ты будешь ставить пепельницу на
Промокшее сиденье скоростного
Высокогорного велосипеда.
И лыжи будут падать по одной
К тебе на отрешенные ладони.

Однажды ты проснешься, и в холодном
поту ты скажешь Аня, я скажу…
ты скажешь Аня, я скажу – вот мама,
вот президент, вот наш сосед из пятой
квартиры в ожерелье из прищепок,
ты скажешь Аня, я скажу – однажды,
разбуженный виной, прибитый потом,
к затихшей коже, к теплым волосам,
ты спросишь: ГДЕ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ ЛЮДИ?

И я отвечу, что когда зима,
Под козырьком прозрачной остановки
Еще темно, и только ранний ветер
Сдувает снег с заснеженных тетрадей,
И мальчик смотрит сквозь прозрачный нос,
И видит подъезжающий троллейбус,
И мама красит губы в темноте,
Ты не пришел, не думал приходить,
Ты ни за что на свете не пришел бы
Без полбуханки Рижского и спичек
За пазухой советского пальто.


***
Забуду перед сном дневные лица
И помня, что не так уж мы близки,
Надену свитер, брюки и носки,
Чтоб ты не постеснялся мне присниться.


***
Из берегов выходит лето,
И солнце вновь пустило корни.
Я сдачу с утренней газеты
Бросаю в утреннее море.

Летает солнечная стружка.
К вокзалу, тонущему в астрах,
Бежит английская старушка,
Не завершив английский завтрак.

Мне тоже нужен этот поезд,
Но я пока пакую вещи.
Шесть фунтов в сумочку на пояс,
Шесть фантиков в рюкзак заплечный.

За две минуты до отбытья
Я нахожу себя в вагоне.
А ты еще успел бы выпить
Полчашки кофе на перроне.