КАТАСТРОФА НА ЛАДОЖСКОМ ОЗЕРЕ
(Жудра П.И. Катастрофа на Ладожском озере // Исторический вестник, 1893.)
источник сайт http://www.memoirs.ru
I.(Жудра П.И. Катастрофа на Ладожском озере // Исторический вестник, 1893.)
источник сайт http://www.memoirs.ru
РОВНО В ПОЛНОЧЬ с 29-го на 30-е сентября 1885 года, пароход «Александр Свирский» отчалил от Петрозаводской пристани. Судьбе угодно было, чтобы пишущий эти строки, пробыв короткое время в Петрозаводске по делам службы, возвращался обратно именно с этим пароходом, с которым приключилась трагическая катастрофа.
«Александр Свирский» был не хуже и не лучше остальных трех пароходов, совершавших рейсы между Петербургом и Петрозаводском. Все они принадлежали к типу плоскодонных судов, не имели почти вовсе киля, что давало им возможность проходить безопасно мелкими, каменистыми порогами, которыми усеяна река Свирь, но зато в Онежском и в особенности в Ладожском озере эти плоскодонные пароходы подвергались зачастую жестокой качке, даже при небольшом, сравнительно, ветре. Впрочем, «Александр Свирский» имел одно важное преимущество перед прочими своими коллегами: он состоял под командою в высшей степени любезного и предупредительного, молодого капитана Л., которым Петрозаводске граждане не могли нахвалиться. Капитан Л. обладал такой способностью утешать и успокаивать своих пассажиров, что даже во время сильнейшего шторма они не испытывали страха и с покорностью переносили припадки морской болезни, от которой, кстати, у предупредительного капитана всегда было под рукой «верное» средство. Одно жаль — он не был моряк по профессии, вследствие этого, а, быть может, по врожденной склонности к веселому обществу, его чаще можно было видеть в рубке I класса, чем на мостике судна... Но эта слабость милейшего капитана отнюдь не ставилась ему в упрек, а, напротив того, главным образом содействовала его популярности.
Личность капитана Л. выступала в особенно привлекательном виде, при сравнении с командиром парохода «Царь», флотским офицером Б. Этот Б. смотрел таким морским волком, относился так сухо и даже невежливо к пассажирам и пассажиркам, что окончательно уронил не только свою собственную репутацию, но и репутацию «Царя», считавшегося раньше самым надежным и ходким пароходом. Правда, суровый капитан полными часами не сходил с мостика, не оставлял своего поста ни при каких обстоятельствах, но — о, ужас — отдал строжайший приказ всей команде не разговаривать с пассажирами о посторонних предметах и даже, не отвечать на предлагаемые вопросы. Исключения не полагалось и для дам, а этого было вполне достаточно, чтобы раз навсегда отшатнуть петрозаводских жителей от любимого некогда «Царя». На его долю осталась только серая, палубная публика, но зато эта публика относилась с искренним сочувствием и уважением к командиру, свято исполняющему свой долг, — к командиру, который, не смотря на свой военный, благородный мундир, мокнул и зябнул на мостике в то время, когда они, мужики лапчатые, лежали на боку под крышей. Я ехал с «Царем» в Петрозаводск и на себе испытал не совсем любезное обращение капитана В., но в то же время не мог не отдать ему справедливости, что он безукоризненно отправляет свои обязанности, и что пассажиры «Царя» гарантированы от всяких случайностей, доступных предвидению опытного моряка. Глядя в течение трех суток на суровое, загорелое лице Б., я никак не воображал, что лицо это запечатлеется в моей памяти на всю жизнь и будет связано с катастрофой, воспоминание о которой никогда изгладиться не может.
И так, в полночь на 30-е сентября 1885 г., на «Александре Свирском» раздался третий свисток. Все провожающие и масса любителей напутствовать отправление каждого парохода поспешили на пристань, и рубка I класса заметно опустела. Пассажиров, едущих в Петербург, оказалось немного: молодая дама — госпожа В., с дочерью-подростком, пожилая дама и какой-то капитан, очень угрюмого и воинственного вида. Госпоже В. я был представлен её мужем перед самым уходом парохода; он убедительно просил меня не оставлять во время небезопасного, по его мнению, плавания жену и дочь, с которыми очень нежно простился и преподал массу различных наставлений, взяв между прочим слово, что они в Сермаксе сойдут с парохода, если можно будет ожидать в Ладожском озере малейшей качки. Госпожа В. церемонно ответила на выраженную мною готовность быть ей полезным и тотчас удалилась с дочерью в отдельную каюту.
Ночь стояла темная и холодная, но ветра не было, и пароход шел полным ходом, не испытывая вовсе качки. Я взошел на мостик полюбоваться своеобразной картиной тёмной, северной ночи и бросить последний взгляд на Петрозаводск, с которым связывали меня многие приятные и грустные воспоминания. Но, кроме снопа искр, вылетающих из пароходной трубы, я за темнотой ничего не мог разглядеть и потому поспешил в каюту с твердым намерением хорошенько выспаться. На палубе я столкнулся с капитаном Л.
— Какова погода! — сказал он весело. — Мы дойдем до Вознесенья меньше чем в шесть часов.
— Хорошо бы было, если б такая тихая погода стояла и завтра, когда мы пойдем Ладожским озером, — заметил я любезному капитану.
— Всенепременно так будет. Я известный счастливчик: как только войду в озеро, ветра как не бывало.
Мы пожали друг другу руки и расстались,
Я долго, однако, не мог заснуть, не свыкнувшись еще с грохотом машины, и беспрерывно подходил к иллюминаторам, стараясь сквозь непроглядную темень различить очертания берега, вблизи которого пароходы держат курс все время. Мне вспомнилось почему-то, как 12 лет тому назад, в такую же тихую, осеннюю ночь, без всякого повода и причины, «Царица» столкнулась с «Царем», и последний моментально пошел на дно Ладожского озера, увлекая с собою сотню людей, не успевших даже взглянуть в лице смерти, которая снесла их одним взмахом, среди разгара житейских треволнений. Я знал, что «Царь» (заменивший погибшего) должен сейчас с нами встретиться, и мне вдруг жутко стало на сердце... Через некоторое время действительно раздались пронзительные свистки; я, как угорелый, выскочил на верх, вбежал на мостик и чуть не сшиб с ног шкипера, управлявшего рулевым колесом.
— Это «Царь»? — спросил я его взволнованным голосом.
Тот посмотрел на меня с изумлением и утвердительно кивнул головой.
В эту минуту «Царь» проходил мимо нашего парохода в расстоянии каких ни будь двадцати сажен, разводя своими колесами сильное волнение. Как только корпус «Царя» очутился в сфере наших огней, я узнал явственно характерную фигуру капитана В., неподвижно стоящего на своем посту. Через минуту оба парохода были уже далеко друг от друга, и «Александр Свирский» пошел снова прежним ровным ходом. Удаляющийся же «Царь», с отбрасываемым назад громадным столбом искр и дыма, представлял великолепную картину, озаряя таинственным светом, один за другим, клочки озера, гладкого и блестящего, как сталь, и частички свинцового неба с низко нависшими облаками причудливой формы.
Вернувшись снова в каюту, я заснул наконец крепким сном и проснулся только в Вознесенье, когда пароход стоял уже у пристани.
II.
Вознесенская пристань, находящаяся в центре Мариинской системы и отличающаяся в течении всей навигации необыкновенный оживлением, представляла теперь картину запустения; судов почти не было, за исключением немногих «отсталых», расположившихся уже на зимовку. Впрочем, в ожидании нашего парохода, на пристани толпилась масса народа, среди которой заметно выделялись приземистые фигуры белорусов-землекопов, возвращавшихся на родину с Маткозерского канала, на котором они работали целое лето. Вслед за белорусами на палубу взошла, гремя кандалами, группа «решеных» арестантов, сопровождаемая конвойными солдатами. Далее — десяток или полтора здоровенных баб с младенцами на руках, завернутыми во множество каких-то невообразимых тряпок. Эти бабы с ребятами, которых они спешат доставить в воспитательный дом, составляют отличительную особенность осенних рейсов. Это не родные матери несчастных малюток; доставка последних в воспитательный дом — их профессия, и профессия не безвыгодная, если судить по их веселому и самоуверенному виду. Родные же матери остались в своих деревушках, рассеянных по лесам и болотам, и оглашают теперь воздух раздирающими душу воплями, которые так и замрут, никому неведомые, в этих пустынных и печальных дебрях. А бедные малютки лежат себе спокойно в своих тряпках, и не слышно их детского крика — оттого ли, что они не чувствуют разлуки с единственным для них в мире близким существом, или потому, что кричать и плакать им не хватает более силенки...
Палуба нашего парохода быстро наполнилась пассажирами III класса. В числе последних находились также олонецкие крестьяне и мелкие лесопромышленники, выделившиеся сразу в особую которая занялась утренним чаепитием, между тем как белорусы расположились бивуаком вблизи машины и, развернув свои «торбы», стали жевать хлеб с солью, с недоумением поглядывая на процесс чаепития, совершаемый палубной аристократией. II класс тоже не замедлил наполниться пассажирами: то были купцы, крупные лесопромышленники и несколько загадочных личностей: с резким южным типом, обративших на себя всеобщее внимание. Загадочные личности оказались греками, работавшими в качестве мастеров при землечерпательной машине, на том же Маткозерском канале. Старший из них, Константин Комнино, оказал нам впоследствии громадные услуги, и, быть может, единственно ему мы обязаны жизнью. Комнино, родом из Родоса, был настоящий моряк по профессии, избороздил в молодости все моря на коммерческих судах, но уже лет 20 тому назад, как променял бурную жизнь моряка на более спокойный занятие землекопа. Он работал, между прочим, на Суэцком канале, в разных местностях Франции и Алжира и попал недавно в Олонецкую губернию, в качестве главного мастера. Энергическое, умное лице этого грека сразу привлекло к нему симпатии всех пассажиров, но, к несчастью, он говорил свободно только по-гречески и по-французски, а потому объяснения его с пассажирами ограничивались больше мимикой и телодвижениями. К нам в I класс прибыло также целое общество: кавалерийский полковник с семьей и несколько путейцев из Вытегры. Эта компания тотчас уселась за завтрак, потребовала шампанского и вообще обнаружила твердое намерение весело провести время предстоящего плавания. Капитан Л. едва успевал обмениваться любезностями со всеми пассажирами I класса и задержал пароход на целый лишний час у пристани, тем более, что и на берегу у него была масса «хороших» знакомых. На конец, в 10 часов утра раздался последний свисток, и «Александр Свирский», повернув корпус по течению реки, быстро пошел вперед. В это же самое время по телеграфной проволоке шла и моя депеша в Петербург, к жене, следующего содержания: «Завтра, в 10 часов утра приеду на «Александре Свирском». Жди на пристани». Депеша эта дошла своевременно по назначению, но, увы, «Александру Свирскому» не пришлось уже больше рассекать волны красавицы Невы.
Река Свирь имеет около 200 верст длины, из коих три четверти представляют почти непрерывную цепь порогов. Плавание по ним весьма приятно и притом оригинально, в особенности вниз по течению. Свирские пороги представляют как бы два различные типа: одни из них отличаются чрезвычайно быстрым течением и крайне узким руслом, сжатым между высокими берегами; другие представляют нечто в роде кипящего, громадного котла, усеянного множеством камней и гранитных утесов. В порогах первого типа пароход несется плавно, ровно, хотя с захватывающей дух быстротой, о которой можно судить только по убегающим назад берегам. Опасности при этом нет ни малейшей, — разве какое ни будь судно, проглядев сигнал, пойдет на встречу, но подобные катастрофы чрезвычайно редки. В порогах второй категории дело иное: два здоровенные лоцмана, при содействии матросов, шкипера и капитана, едва в силах справиться с рулем, сдерживая пароход в границах фарватера, который представляет самые неожиданные изгибы; малейшая оплошность, и судно может разбиться, натолкнувшись на какой ни будь «кормилец». Этим именем береговые жители окрестили в старину некоторые более опасные камни и утесы. Последние были для них истыми «кормильцами» в том смысле, что всякое крушение судна доставляло окружным жителям заработок и возможность очень дешево купить подмоченный хлеб, а то и просто стянуть в общей суматохе, что попадется под руку. По Свири ходит много рассказов о злоумышленных крушениях, о том, как лоцмана нарочно направляли суда на «кормильца», но все это давно отошло в область преданий, благодаря улучшению фарватера и пароходам, которых лоцмана не даром сильно недолюбливают. Кажется, и знаменитые «кормильцы» не существуют больше, — динамит покончил и с ними. Теперь иная злоба тяготеет над Свирью, как и над всеми реками земли Русской: мелководные, увеличивающееся из года в год в поражающей прогрессии. Против этой злобы бессилен динамит и все чудеса инженерной техники.
«Александр Свирский», благодаря высокой воде, проходил пороги легко и скоро. Погода стояла отличная, даже солнышко показывалось временами, и в воздухе значительно потеплело. На палубе раздавались песни, смех и звуки неизбежной гармоники. На мостике собралось целое общество «чистых» пассажиров. Капитан Л. появлялся то здесь, то там, стараясь быть приятным и угождать каждому порознь и всем вообще. В рубке I класса то и дело хлопали пробки, звенели бокалы, и веселый говор не умолкал ни на минуту. Лакеи, с озабоченными лицами, с салфеткой под мышкой и номерной бляхой на груди, как угорелые, носились по палубе, едва успевая исполнять разнородный приказания.
В 6 часов мы прошли последний порог и вскоре причалили к пристани у Лодейного Поля. Пользуясь часовой остановкой парохода, я сошел на берег и поднялся на крутую гору, на которой расположен город Лодейное Поле, гордящийся главным образом тем, что он старше Петербурга на несколько лет. К сожалению, наступившая ночь воспрепятствовала мне насладиться как следует зрелищем старшего брата Петербурга. На обширной площади, на которой я очутился, ясно выделялись два предмета: собор во имя св. Петра и Павла, да внизу, на реке, наш собственный пароход, на котором зажглись уже сигнальные огни. Погода по прежнему стояла тихая и теплая, лишь по временам какой-то загадочный зефир чуть-чуть потягивал с юга. Вернувшись на пароход, я прежде всего спросил капитана о состоянии барометра.
— Стоит отлично, сейчас отчаливаем,—сказал он весело и подал свисток.
Пароход тронулся. Все пассажиры I класса собрались в рубке и начали рассчитывать, в котором часу приедут завтра в Петербург. По словам капитана, мы должны были приехать очень рано, так как он зевать не намерен, пользуясь прекрасной погодой, столь редкой в это время года.
Спустя, однако, короткое время, капитан вошел в рубку и, как громом, поразил нас следующими словами:
— Немножко свежо становится, — сказал он: — но ветер южный, и большого волнения в озере ожидать нельзя.
— Ради Бога, вы не пойдете в озеро, если ветер будет сильный? — с ужасом спросила госпожа В., схватив обеими руками свою дочь, словно собираясь защищать ее до последней капли крови от грозной стихии.
— Конечно, сударыня, целую неделю простою в Сермаксе, а не подвергну вас ни малейшей опасности. Даю честное слово — качки не будет.
Торжественное заявление капитана не вполне, однако, успокоило пассажиров. Говор и смех затихли.
Компания путейцев единогласно порешила сойти в Сермаксе и отправиться в Петербург каналом, хотя таким образом им придется потерять сутки. К путейцам тотчас присоединился кавалерийский полковник и с военной быстротой приказал своим чадам укладываться и собираться.
Госпожа В., растерявшись от предстоящей альтернативы, обратилась ко мне за советом. Я сказал, что качки не боюсь, опасности не предвижу, а потому отправляюсь прямым путем, тем более, что послал телеграмму жене, и она завтра утром будет ждать меня на пристани; ей же я советую ехать каналом, памятуя убедительную просьбу мужа. Она решилась уже последовать моему совету, но снова явился капитан и представил в столь ярких красках все неудобства путешествия каналом и так настойчиво уверял, что в озере качки не будет, что наконец доводы его подействовали, и г-жа В. осталась на «Александре Свирском»
(продолжение следует)
III.
Комментарий