Поэзия

[Динка]

Снегом времени нас заносит - всё больше белеем.
Многих и вовсе в этом снегу погребли.
Один за другим приближаемся к своим юбилеям,
белые, словно парусные корабли.

И не трубы, не марши, не речи, не почести пышные.
И не флаги расцвечиванья, не фейерверки вслед.
Пятидесяти орудий залпы неслышные.
Пятидесяти невидимых молний свет.

И три, навсегда растянувшиеся, минуты молчанья.
И вечным прощеньем пахнущая трава.
...Море Терпенья. Берег Забвенья. Бухта Отчаянья.
Последней Надежды туманные острова.

И снова подводные рифы и скалы опасные.
И снова к глазам подступает белая мгла.
Ну, что ж, наше дело такое - плывите, парусные!
Может, ещё и вправду земля кругла.

И снова нас треплет качка осатанелая.
И оста и веста попеременна прыть.
...В белом снегу, как в белом тумане, флотилия белая.
Неведомо, сколько кому остаётся плыть.

Белые хлопья вьются над нами, чайки летают.
След за кормою, тоненькая полоса.
В белом снегу, как в белом тумане,
медленно тают попутного ветра не ждущие паруса.
Ю.Левитанский. Белая баллада

[РАФАЭЛЬ]

ВЫСОТА
Комполка приказал
Обьявить перед строем:
..Кто возьмет высоту,
Ну вот ту высоту,
Тот и станет героем!"
Офицер из штабных
Потвердил,мол, не скрою:
..Кто возьмет высоту,
Ну вот ту высоту,
Тех представят к Герою!"
Догадался комбат,
Нам сказав перед боем:
..Мы возьмем высоту,
Да вот ту высоту,
А удержат--Герои..!"
После боя в живых
Нас осталось лишь трое,
А на той высоте,
Вот на той высоте,
Батальон пал героев...
Нет,не врал наш комбат
Про разведку ту боем--
Там стоит обелиск,
Всем --один обелиск
Со звездою Героя...

[Динка]

ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ

Замирая, следил, как огонь подступает к дровам.
Подбирал тебя так, как мотив подбирают к словам.

Было жарко поленьям, и пламя гудело в печи.
Было жарко рукам и коленям сплетаться в ночи...

Ветка вереска, черная трубочка, синий дымок.
Было жаркое пламя, хотел удержать, да не мог.

Ах, мотивчик, шарманка, воробышек, желтый скворец —
упорхнул за окошко, и песенке нашей конец.

Доиграла шарманка, в печи догорели дрова.
Как трава на пожаре, остались от песни слова.

Ни огня, ни пожара, молчит колокольная медь.
А словам еще больно, словам еще хочется петь.

Но у Рижского взморья все тише стучат поезда.
В заметенном окне полуночная стынет звезда.

Возле Рижского взморья, у кромки его берегов,
опускается занавес белых январских снегов.

Опускается занавес белый над сценой пустой.
И уходят волхвы за неверной своею звездой.

Остывает залив, засыпает в заливе вода.
И стоят холода, и стоят над землей холода.
1976

[Динка]

ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ

Вы помните песню про славное море?
О парус, летящий под гул баргузина!
...Осенние звезды стояли над логом,
осенним туманом клубилась низина.
Потом начинало светать понемногу.
Пронзительно пахли цветы полевые...
Я с песнею тою пускался в дорогу,
Байкал для себя открывая впервые.
Вернее, он сам открывал себя. Медленно
машина взбиралась на грань перевала.
За петлями тракта, за листьями медными
тянуло прохладой и синь проступала.
И вдруг он открылся.
Открылась граница
меж небом и морем. Зарей освещенный,
казалось, он вышел, желая сравниться
с той самою песней, ему посвященной.
И враз пробежали мурашки по коже,
сжимало дыханье все туже и туже.
Он знал себе цену. Он спрашивал: - Что же,
похоже на песню? А может, похуже?
Наполнен до края дыханьем соленым
горячей смолы, чешуи омулиной,
он был голубым, синеватым, зеленым,
горел ежевикой и дикой малиной.
Вскипала на гальке волна ветровая,
крикливые чайки к воде припадали,
и как ни старался я, рот открывая,
но в море,
но в море слова пропадали.
И думалось мне под прямым его взглядом,
что, как ни была бы ты, песня, красива,
ты меркнешь, когда открывается рядом
живая, земная, всесильная сила.

[Ginger]

Алексей Макушинский

Встреча

Целый день мы ходили по городу, просто так,
продлевая волненье. «Я люблю это зверское
в человеке. Знаешь, быстро, в подъезде,
с кем-нибудь». Или в парке, со мной. За деревьями
была автострада, укрывавшая нас своим грохотом,

было желтое пламя над кронами. Посреди
ночи я думал, что жизнь распадается на чужие
комнаты, годы, на страсть и на близость
старости, на губы, груди и... что же? снова
проснувшись... подушки, простыни, волосы,

на контуры комнат и чужие мечты, в которых
ты теряешься, по которым блуждаешь, нащупывая
угол шкафа, выключатель у двери
в ванную, где над расческами, щетками,
тенями для глаз, чернилами для ресниц,

под звук воды, упадающей в раковину, так ясно
видишь все это, время, уводящее тебя прочь
от тебя же, усталость, недостижимость
счастья. Из тусклого зеркала – мой отец
посмотрел в ту ночь на меня.

[Ginger]

Вероника Тушнова

Стихи о гудке

Я с детства любила гудки на реке,
я вечно толклась у причала,
я все пароходы
еще вдалеке
по их голосам различала.
Мы часто таким пустяком дорожим,
затем что он с детства привычен.
Мне новый гудок показался чужим,
он был бессердечен и зычен.
И я огорчилась,
хотя я сюда
вернулась, заведомо зная,
что время иное, иные суда
и Волга-то, в общем, иная.
А все-таки он представлялся в мечте,
как прежде, густым, басовитым...
Мы вышли из шлюзов уже в темноте
и двинулись морем открытым.
Я не узнавала родные места,
где помнила каждую малость.
В безбрежности
пепельных вод широта
с темнеющим небом сливалась.
Рвал ветер низовый
волну на клочки,
скитался равниною пенной,
и только мигали в ночи маячки,
как звездочки в безднах вселенной.
Барометр падал,
и ветер крепчал,
зарница вдали полыхала,
и вдруг нелюбимый гудок закричал,
и вдруг я его услыхала.
С чего же взяла я? Он вовсе не груб,
он речью своей безыскусной
похож на звучанье серебряных труб,
пронзительный, гордый и грустный...
Он, как тетива, трепетал над водой,
под стать поражающей шири,
такой необычный, такой молодой,
еще не обвыкшийся в мире.
И так покоряло его торжество,
его несвершенности сила,
что я не могла не влюбиться в него
и прежней любви изменила.
И нет сожаленья о прошлом во мне,
в неверности этой не каюсь...
Что делать - живу я
в сегодняшнем дне
и в завтрашнем жить
собираюсь!

1953

[Ginger]

Вероника Тушнова

Капитаны

Не ведется в доме разговоров
про давно минувшие дела,
желтый снимок - пароход "Суворов"
выцветает в ящике стола.
Попытаюсь все-таки вглядеться
пристальней в туман минувших лет,
увидать далекий город детства,
где родились мой отец и дед.
Утро шло и мглою к горлу липло,
салом шелестело по бортам...
Кашлял продолжительно и хрипло
досиня багровый капитан.
Докурив, в карманы руки прятал
и в белесом мареве зари
всматривался в узенький фарватер
Волги, обмелевшей у Твери.

И возникал перед глазами
причал на стынущей воде
и домик в городе Казани,
в Адмиралтейской слободе.
Судьбу бродяжью проклиная,
он ждет - скорей бы ледостав...
Но сам не свой в начале мая,
когда вода растет в кустах
и подступает к трем оконцам
в густых гераневых огнях,
и, ослепленный мир обняв,
весь день роскошествует солнце;
когда прозрачен лед небес,
а лед земной тяжел и порист,
и в синем пламени по пояс
бредет красно-лиловый лес...
Горчащий дух набрякших почек,
колючий, клейкий, спиртовой,
и запах просмоленных бочек
и дегтя... и десятки прочих
тяжеловесною волной
текут с причалов, с неба, с Волги,
туманя кровь, сбивая с ног,
и в мир вторгается свисток -
привычный, хрипловатый, долгий...
Волны медлительный разбег
на камни расстилает пену,
и осточертевают стены,
и дом бросает человек...
С трехлетним черноглазым сыном
стоит на берегу жена...
Даль будто бы растворена,
расплавлена в сиянье синем.
Гремят булыжником ободья
тяжелых кованых телег...
А пароход - как первый снег,
как лебедь в блеске половодья...
Пар вырывается, свистя,
лениво шлепаются плицы...
...Почти полсотни лет спустя
такое утро сыну снится.
Проснувшись, он к рулю идет,
не видя волн беспечной пляски,
и вниз уводит пароход
защитной, пасмурной окраски.
Бегут домишки по пятам,
и, бакен огибая круто,
отцовский домик капитан
как будто видит на минуту.
Но со штурвала своего
потом уже не сводит взгляда,
и на ресницах у него
тяжелый пепел Сталинграда.

1949

[Ginger]

Белла Ахмадулина

* * *
Быть по сему: оставьте мне
закат вот этот за-калужский,
и этот лютик золотушный,
и этот город захолустный
пучины схлынувшей на дне.

Нам преподносит известняк,
придавший местности осанки,
стихии внятные останки,
и как бы у ее изнанки
мы все нечаянно в гостях.

В блеск перламутровых корост
тысячелетия рядились,
и жабры жадные трудились,
и обитала нелюдимость
вот здесь, где площадь и киоск.

Не потому ли на Оке
иные бытия расценки,
что все мы сведущи в рецепте:
как, коротая век в райцентре,
быть с вечностью накоротке.
Мы одиноки меж людьми.
Надменно наше захуданье.

Вы — в этом времени, мы — дале.
Мы утонули в мирозданье
давно, до Ноевой ладьи.

14 мая 1983, Таруса

[Ginger]

Алексей Макушинский

* * *
Где-то север, где-то Оять,
где-то Ладога, и Свирь.
Чтобы сердце успокоить —
синеглавый монастырь.

Там я ехал, там ты едешь,
там, все дальше, без меня,
там, где белые медведи
под уздцы берут коня.
Там текут живые реки,
льдам и снам обречены.
Там с кайлом ходили зеки,
дети ласковой страны.

Ходят люди, ходят тени,
ходят призраки и сны,
убиенных поколений
ходят гордые сыны.
Славной вохрою бессменной
восседают валуны.

Куполов сияет злато,
облаков горит рядно.
Будет музыкой когда-то
все вокруг озарено.
Будет словом все раскрыто —
в дивных отблесках окно —
будет золотом расшито
чистой жизни полотно.

Будет небо, будет нега,
будет воздух и простор,
с полузвука, без разбега
самый главный разговор...

Из каких небесных ризниц
выходя на светлый двор,
будут все мгновенья жизни
на тебя смотреть в упор.
Все, что мы любили прежде,
будет снова, навсегда.
Неизбывнее надежды
эта серая вода.

[Ginger]

Владимир Алейников

***
Годы прежние были – с бегущей рекой
с темнотой под мостом и рукой под щекой

а осталась теперь под рукой темнота
берегов высота и мостов пустота

ты уймись высота – я не вижу воды
берегов под мостом и беды за труды

где стояла звезда и сбегала вода
к берегам подошли облака без труда

без труда подошли без конца без конца
где белы дождались и не знали венца

и звезды не узрев разошлись берега
чтобы больше сюда не ступала нога

и вода подошла бы вплотную к годам
где звезду в высоте никому не отдам

и года не ушли и слетаясь к звезде
расплескались круги в облаках на воде

и плывут облака и всё шире круги
приплывают к ногам и не видно ни зги

и стоят берега и вбирает река
за звездою к звезде к облакам облака.

3 января 1975

***
На широкий реки раскат
Посмотри, вороша песок,
Там, где берег один покат,
А другой, как на грех, высок.

Не тоскуй над рекой, не пой
О таком, что сгубил впотьмах,
Над стремниной не стой слепой,
Птичьих крыл провожая взмах.

Не ходи над рекой, уйди
От беды, – уходи туда,
Где пройдут чередой дожди
И взойдёт на виду звезда.

Где звезда на виду взойдёт,
В опустевшем постой саду –
И увидишь, что боль пройдёт
И с душой ты опять в ладу.

1 ноября 1996

[turist]

Казанский собор



И полукруг, и крест латинский,
И своенравен римский сон
Ты перерос по-исполински –
Удвоенной дугой колонн.

И вздыбленной клавиатуре
Удары звезд и лет копыт
Равны, когда вдыхатель бури
Жемчужным воздухом не сыт.

В потоке легком небоската
Ты луч отвергнешь ли один,
Коль зодчий тратил, точно злато,
Гиперборейский травертин?

Не тленным камнем – светопада
Опоясался ты кольцом,
И куполу дана отрада
Стоять колумбовым яйцом.

Бенедикт Лившиц

[Ginger]

Марк Фрейдкин

БУДЬ ХОТЯ БЫ ОНА МИЛАШКА
(пер. песни Ж. Брассенса «Si seulement elle йtait jolie»)

Будь хотя бы она милашка,
я не стал бы на стенку лезть:
ну стервоза – что есть, то есть,
зато смазливая мордашка.
Но она же с лица страшна,
как водородная война!

Будь хотя бы она толстушка,
я не стал бы на стенку лезть:
морда набок – что есть, то есть,
зато уж ляжка – как подушка!
Но и здесь мне удачи нет:
она костлява, как скелет!

Будь хоть нрав у нее не склочный,
я не стал бы на стенку лезть:
ну не в теле – что есть, то есть,
зато не пилит днем и ночью.
Но она ж, бутерброд ей в рот,
скандалит сутки напролет!

Будь хотя бы она не дурой,
я не стал бы на стенку лезть:
ну мегера – что есть, то есть,
зато в ладах с литературой.
Но она же – козой коза,
ни в чем не смыслит ни аза!

Будь хотя бы она стряпуха,
я не стал бы на стенку лезть:
Ну тупая – что есть, то есть,
зато обед – сплошной пир духа.
Только после ее стряпни
нектаром кажется стрихнин!

Будь примерной она супругой,
я не стал бы на стенку лезть:
в гроб вгоняет – что есть, то есть,
зато не спит со всей округой.
Но она ж норовит с любым –
с седым, с рябым и с голубым!

Будь хотя бы она болящей,
я не стал бы на стенку лезть:
ну шалава – что есть, то есть,
зато вот-вот сыграет в ящик.
Но и хворь ее не берет –
она нас всех переживет!

[Mad Engeneer]

купил ту тнедавно И.С.Баркова... хочеться процетировать,но я думаю меня потом в баню отправят)))

[Лаванда]

Вадим Новожилов
Ах, как веет весной, как тревожит сиренью и маем...

Ах, как веет весной, как тревожит сиренью и маем
Сны и грёзы - всё то, что воспели поэты. И мы,
Задыхаясь в весне, наши хрупкие души ломаем
И сжигаем сердца, и бессонницей сушим умы

И не терпится нам. Не сидится, неймётся, не спится:
Мы лишь в шаге от самых, от самых высоких вершин.
Мы спешим, мы спешим надышаться весной, налюбиться.
И к разочарованьям и первым потерям спешим.

Но грустить ли, когда пробиваются новые всходы,
И, скользя по ручьям, умываются светом леса...
Нас на рейдах надежд заждались наших грёз пароходы.
И скучают, скучают, скучают без нас чудеса.

Пусть не выверен курс, не размечены сроки и цели,
Горизонты зовут. Горизонты чисты и ясны.
Наше время пришло, потому что весна на пределе.
Мы уходим, уходим, уходим с приходом весны.

[Ginger]

Марк Фрейдкин

***
«Пройтиться по Морской с шатенками...»
И. Северянин

Весной проехаться по Яузе
Вдоль набережных, мимо тюрем
И психбольниц, где в каждой паузе
Мы смотрим вбок и каламбурим.

Где стекла вспыхивают бликами
Беспроигрышного юродства,
И ветер путается с липами
В садах речного пароходства.

С гражданской скорбью доморощенной
Глядит весна, смущаясь всуе,
Как над лефортовскою рощицей
Дымок подследственный танцует.

Как тонут в синеве пакгаузы,
Как шлюз листву швыряет за борт,
Как лента полусгнившей Яузы,
Петляя, тянется на запад.

Как серебрится пыль над стройкою
И сладковато сердце щемят
Удачной шутки горечь бойкая,
Трамвайный свист и птичий щебет.

День ярок. Воздух свеж. Куражится
Душа под юношеским гримом.
Мы не пьяны, но все нам кажется
Забавным и непоправимым.

* * *
Для моих больных друзей
И подружек
Мне не жалко ни речей,
Ни игрушек.

Я им песенку спою
Наудачу.
Я играю, я люблю,
Я не плачу.

Можно знать и все равно
Не поверить:
Я умею так давно
Лицемерить,

Чтобы сами все висты
Шли мне в руки,
Чтобы больше суеты
И разлуки.

* * *

Р.Ш.
Бедная моя подруга,
Где твой город, где твой дом?
Ты смеешься от испуга,
Ты дрожишь припухшим ртом.

Ты танцуешь при дороге,
Твой в пыли прекрасный взгляд,
И с берез тебе под ноги
Листья темные летят.

Ты, швырнувши сердце в воду,
Спишь в канаве у моста,
И поют твою свободу
Голод, страх и пустота.

Значит, здесь, на берегу
Нищего ночлега
Это счастье не в долгу
У чужого хлеба.

Значит, можно на реке
Смерти не бояться
И всю ночь на поплавке
Со звездой качаться.

* * *
Под небом северным, под голубым,
В его прозрачности, в его величье
Мне все мерещится какой-то дым
Костра ли дальнего, мольбы ли птичьей?

И в этих долгих светлых вечерах,
Меняющихся с каждой минутой,
Мне чудится какой-то смутный страх
Тоски ли лагерной, зимы ли лютой?

И на вокзальных скверах, где горяч
И грязен вялый полдень захолустный,
Мне слышится порой визгливый плач
Жены ли брошенной, тоски ли русской?

В пустынных реках, свежих, как сквозняк,
В заброшенной часовне на пригорке,
На набережных и на пристанях,
В Архангельске и в Троицко-Печорске.