Тюменев И.Ф. По пути из «варяг в греки». (Путевые впечатления) // Исторический вестник, 1893. – Т. 51. - № 3. – С. 804-828.
источник сайт http://www.memoirs.ru
ПО ПУТИ ИЗ «ВАРЯГОВ В ГРЕКИ»
(Путевые впечатления).
I.
ЕСТЬ НА РУСИ старинная примета, что дождь предвещает благополучие. Все участники деревенского свадебного поезда обыкновенно бывают очень довольны, если молодых на обратном пути от венца смочит дождем. Это к счастью, говорят они, к обилию!источник сайт http://www.memoirs.ru
ПО ПУТИ ИЗ «ВАРЯГОВ В ГРЕКИ»
(Путевые впечатления).
I.
Если верить этой примете, то путешествие мое началось при самых благоприятных условиях: не успев еще подехать к пристани Шлиссельбургского пароходства, у Летнего сада, я уже очутился в положении самого счастливого новобрачного. Дождь на этот раз действовал, очевидно, не посмотрев в святцы, и в начале июня моросил с чисто осенним коварством, тихо, незаметно, но в то же время упорно и методично пронизывая насквозь свою жертву.
Пароход тронулся, но о наслаждении видами окрестностей Петербурга, конечно, не могло быть и речи. Небо было покрыто сплошною, безпросветною массою, а берега Невы задернуты густым, серым пологом. Ничего более не оставалось делать, как, в надежде на лучшее будущее, отправиться в каюту.
Однако и в каюте первого класса мне не сиделось. Чинно, в глубоком молчании расположились там в ряд пассажиры, большею частию, дачники, неподвижно уставив глаза в одну точку. Все словно погружены в какия-то важный думы и соображения; лица у всех серьезные, с каким-то однообразным выражением не то важности, не то скуки.
Совершенно иная картина развертывается перед зрителем в каюте второго класса. Там гул стоит от разговоров, которые все идут crescendo, по мере того, как собеседники начинают наведываться к благодетельному окошечку в глубине каюты, с торчащей за ним усатою, не выспавшеюся фигурою. Здесь сразу сказывается жизнь, текущая вольно, без всяких стеснений, и жизнь своеобразная. Вы сразу чувствуете, что попали в особое царство, в царство мелкой промышленности, торговли, судоходства, что Петербург с его интересами, которые только что занимали вас, уже пропал куда-то, что вы теперь на Неве и дышите её особою атмосферою.
Зачалил, и шабаш: валяй до самых порогов! — вырывается из общего гула отдельная фраза.
— Слышу, что за стук на палубе,— раздается с другой стороны:— проснулся, выхожу: я один, а кругом никого уж нет, все на лодку бросились...
— Мы, брат, из Шлюшина да из Ладоги не выходим...
— А кирпич почем у вас?..
— И сейчас это он тебе молебен, там уж сколько твоего усердия будет...
— Покажите, — говорю, свидетельство, документа...
Публика, по большей части, расположилась за отдельными столиками, стоящими в два ряда вдоль стен каюты.
За одним из них сидит компания мелких дровяников, пьет чай и беседует о каком-то Тимофее Филатове, который взял 20 грузов.
— Двадцать грузов! —умиляется один из собеседников: — ведь надо почувствовать! Двадцать грузов!
— А ты знаешь, Тимофей Филатов 1.200 рублей выиграл, — продолжают между собою остальные.
— Во что?
— А в стуколку.
— Это тебе кто сказал?
— Коли говорят, так ты слушай.
— А я тебе на это вот что скажу: Тимофей-то Филатов против матери молчит во как! Взял он двадцать грузов, а она, возьми, да и передай их...
Но третий собеседник, очевидно, не может хладнокровно слышать о таком количестве и опять начинает умиляться:
— Ведь если теперь десять грузов, и то много... — но его не слушают.
— У ней было оставлено 4 груза, это — пожалуй, это — я согласен, и больше никаких! Если бы теперь по твоему Тимоѳей-то Филатов выиграл, так...
— Да нет, ты слушай, —снова перебивает третий: —ведь д-в-а-д- ц-а-ть грузов!
— Когда коровы красные пойдут вперед, так погода хорошая,— вдруг неожиданно раздается на всю каюту чей-то громкий голос.
У другого столика помещаются трое молодых людей, совершенно отличных от остального общества. Это, как видно, туристы, судя по их ручным чемоданчикам и плетеной корзинке
Шлиссельбургская крепость.
с сестньши припасами. Все они, не смотря на тесноту, шум и разные неудобства, находятся в наилучшем настроении духа, шутят и смеются. Один из них, под говор товарищей, наскоро набрасывает в походный альбом фигуру дремлющей напротив старухи торговки.
В углу у буфета расположилась компания шлюшинцев вокруг своего батюшки, в коричневой рясе, и внимательно слушает его рассказ.
Я говорю: чудак ты этакой, — продолжаете батюшка: — ведь она — серебряная ложка; 84 пробы, значит. Ну, 25 рублей стоит, 2 фунта весу, а ты с ней этак обращаешься...
— Немного наискось от них идет повествование о каком-то казусном деле с чинами речной полиции.
Я вышел на палубу. Дождь шел по прежнему. Красивые берега Невы были положительно неузнаваемы. На палубе ежились и кутались несчастные третьеклассники.
Мимо нас, недалеко от порогов, гордо прошел Ладожский пароход «Валамо», вероятно, еще не подозревавший своей печальной участи, которая постигла его почти на этом же месте, недели две спустя.
Хотя и говорится, что нагому нечего бояться разбойников, а мокрому — дождя, тем не менее я решил снова, хоть на время, ретироваться в каюту. В дверях я столкнулся с одним из туристов, храбро взбиравшимся на верх с альбомом в руке. Внизу оба его товарища также были вооружены карандашами. Один из них что-то набрасывал в альбом, другой, с веселою улыбкой, зачерчивал с натуры сапоги и полы кафтанов верхней публики, видимые сквозь неболыпия окна над потолком каюты. Вид действительно был интересен: у каждой пары ног своя поза, своя экспрессия.
Я поместился на свободном местечке, недалеко от шлюшинцев. Беседа с батюшкою у них продолжалась.
— Папирос с предсказаниями не будет, новый градоначальник запретил, — сообщает один из них во всеобщее сведение.
— Про Петербурга что и говорить, — отзывается батюшка: — там все хорошо; везде порядок. Там еще при прежнем градоначальник и водкой до обедни не торговали. Опять же в трактирах: кто в общую залу входит, должен шляпу снять и помолиться.
— Да, и чтобы собак не водить.
— А у нас нельзя порядочному человеку и в зал войти.
Слушатели оживляются.
— Захотели от нашего города! — восклицает один.
— У нас свои права! — с иронией подхватывает другой. — Торгуй хоть все сутки, запрету не будет.
Близость духовного лица настраивает всех в нравственно-обличительный тон.
— Василий Иваныч, — обращается к одному из них слушатель, тоже шлиссельбуржец, из противоположного конца каюты: — Василий Иваныч, у нас не то что собак, а лошадей скоро в трактир водить станут.
— Хоть сейчас! —восклицает Василий Иванович: — только бы водку пили, да буфетчику доход был.
— Только бы доход давали!— смеются остальные.
— Но один из собеседников, тоже разинувший было рот для смеха, вдруг останавливается.
— Да какой же от лошади доход-то? — спрашивает он.
— А от собаки?—отвечает вопросом же Василий Иванович...
— Собака сахару поест...
— Господа! Красные Сосны! — раздается сверху голос молодого туриста, и оба его товарища спешат на палубу. Я давно уже не видел этих исторических сосен и тоже поднялся на верх.
II.
Впереди, на возвышенности леваго берега Невы, видна жиденькая группа почти засохших сосен, окруженных невысокою оградою. Под соснами темнеет силуэт памятника.
Турист, вызвавший товарищей на палубу, уже стоит у борта и вглядывается вдаль.
— Набросали что ни будь? —спросили его товарищи.
— Только альбом понапрасну вымочил, —засмеялся он, махнув рукою. — Вот, господа, и Красные Сосны. Станьте рядком и внемлите благоговейно глаголу музы: когда Петр после взятия Шлиссельбурга направился в следующем году к Ниеншанцу, он остановился здесь лагерем на ночлег; здесь, как красноречиво выразился кто-то, была проведена последняя ночь старой Руси. Все место было покрыто густым сосновым лесом. Говорят, что царская палатка была разбита под этими соснами; другие же утверждают, будто сосны эти посажены солдатами по приказанию самого Петра.
— Что-то не верится, — заметил один из слушателей: — чтобы Петр, шедший на такое дело, как взятие крепости у шведов, мог заниматься посадкой деревьев, в лесу, нареке, которая еще далеко не была упрочена за ним.
— Пожалуй, вы правы, и древность сосен подтверждается еще другим сказанием, которое едва ли могло возникнуть в прошлом столетии; оно у меня записано.
Он порылся в кармане и вынул записную книжку.
— Сказание это относится к концу XVI века. Во время шведской войны, в последние годы царствования Грозного, шведский полководец Делагарди явился с войском близь берегов Невы. Делагарди был колдун и с помощью чар мог делать что ему угодно. В то время на этом месте был непроходимый лес, но он без труда провел своих солдат через трущобу и расположился на отдых под Красными Соснами, не подозревая. что местные колдуны давно уже следят за ним. Не знал он также, что самая большая сосна, под которою он расположился на ночлег, была испокон веков зачарована. Ночью он проснулся от страшной, давившей его тяжести. Оказалось, что на шее у него за ночь выросла огромная сосна. Делагарди призвал на помощь всю свою силу и кое-как с помощью заклинаний успел освободиться от дерева, но эта выходка русских колдунов так напугала его, что на другое же утро он спешно покинул Невские берега.
— Исполать русским колдунам, — засмеялись слушатели: — впрочем корелы издавна славились своим ведовством. Не найдется ли у вас еще какой легенды в записной книжке?
Рассказчик заглянул в свою книжку.
— Говорят еще, — прочел он: — что в языческия времена на этом месте росла священная роща, и окрестная вод собиралась сюда приносить жертвы богам и решать свои споры на суде старшин. Прибавляют, что впоследствии здесь будто бы существовала некоторое время христианская церковь. Вот и все, а других легенд не знаю.
— Есть и еще одна,- заметил я, подходя к молодым людям: — и если вы, господа, как я вижу, интересуетесь легендами, то, быть может, прослушаете и эту, хотя предупреждаю заранее, что она едва ли достовернее предания о Делагарди. Я слышал ее еще в детстве. Во время осады Шлиссельбурга, Петр приехал на это место и, заметив высокия сосны, с вершины которых была видна крепость, устроил на них небольшую палатку, куда поднимался ежедневно, с целью следить издали за действиями неприятеля. Но шведы скоро разсмотрели палатку на вершине деревьев, а затем узнали и самого царя. В следующую же ночь с крепостной стены было направлено на эти сосны орудие, и неприятель ожидал только момента, когда Петр поднимется на свой обсервационный пункт. Между тем какой-то русский солдатик заметил, что на стене в крепости творится что-то недоброе; разглядел он, в какую сторону направлена пушка, и, зная неустрашимость Петра, решился действовать втихомолку. Ночью он устроил свой мундир на подобие царского и рано поутру, когда государь еще почивал, смело появился на вершине сосен. Грянула пушка, и солдатик был убит наповал. Проснувшись, Петр с удивлением узнал об угрожавшей ему опасности. Такова легенда, но, как уже сказано, за достоверность её поручиться трудно.
— Не известно ли вам, кем поставлен этот памятник под соснами? — обратился ко мне турист с записною книжкою.
— По этому поводу тоже могу кое-что вам сообщить. Я нашел эти сведения, перелистывая «Иллюстрацию» сороковых годов, где помещен и рисунок памятника, не задолго перед тем открытого.
— Значить, теперь от легенд переходим к так называемым «истинным происшествиям»?
— Совершенно справедливо. Здесь также приходится начинать с Петра. В числе поселенцев, переведенных им из Белозерска в Шлиссельбургский уезд, находилось семейство Спиридоновых. Люди они были способные. Один из них служил даже в качестве дворцового печника. Сын его, Кирилл, столяр по ремеслу, был в то же время каменотесом, печником, штукатуром, маляром, позолотчиком, полотером и, наконец, садовником. В силу таких разнообразных способностей, ему неоднократно приходилось исполнять всевозможные работы при постройке новых дворцов. По, помимо своей даровитости, Спиридонов обладал и русскою широкою натурой. Будучи родом из села Путилова и хорошо знакомый с местностью Красных Сосен и связанным с нею преданием, этот мужичек заду- мал навсегда утвердить здесь память о Петре и соорудить на свой счет приличный памятник. Ему не пришлось осуществить при жизни своего намерения, но старик принял меры, чтоб оно, все таки, исполнилось хотя и после его смерти. Подозвав к своей постели старшего из четырех сыновей, умирающий завещал ему непременно поставить под Красными Соснами памятник государю Петру I, обещая за это благословение Божие. Он умер. Старшие сыновья его, Николай и Михайло, сами ремеслом каменотесы, долго думали, как приняться за дело, и наконец решились обратиться к правительству о разрешении на постановку памятника. На их просьбу вскоре последовало высочайшее соизволение, и братья немедленно приступили к работам по утвержденному рисунку. Младшие братья, Аѳанасий и Никита, в свою очередь, обнесли всю площадку сосен каменною оградою, проложили тротуар через проходящую мимо сосен Архангельскую дорогу и устроили спуск к Неве из 70 ступеней. Таким образом, мечта покойного Кирилла Спиридонова осуществилась. Судя по рисунку в «Иллюстрации», общий вид памятника с оградою и широкою каменною лестницей, окруженною густым сосновым лесом, был очень красив.
— А теперь, — подхватил один из слушателей, указывая на удалявшияся сосны: — грустно и глядеть на все это. Вместо соснового бора — жалкий кустарник; сосны высохли, лестница развалилась, ограда и самый памятник сильно обветшали и нуждаются в ремонте, а кто произведет его, кто поддержит эти разрушающиеся остатки?
— Верно, придется подождать, не явится ли опять какой ни будь добрый мужичек, — заметил другой.
III.
Но вот справа показалась красивая, покрытая сосновым лесом Преображенская гора, а впереди выросли из воды стены крепости и раскинувшийся на левом берегу городок. Пароход миновал здание ситцевой мануфактуры, находящееся между городком и Преображенскою горою, на особом острове, и через несколько минут наши шлюшинцы, с батюшкою во главе, дровяники, судовщики, торговки, нестройною толпою потянулись по брошенному трапу на пристань.
Дождь шел не переставая, и мы вместе с новыми знакомыми (которые оказались художниками, недавно окончившими академию) направились в ближайшую гостиницу, против самой пароходной пристани, носящую историческое название «Орешек».
У входа толпилось несколько мужиков и баб; стояли и неизбежные нищие. Мы поднялись во второй этаж, где нам отвели общую, большую комнату.
Я взглянул в окно. Впереди во всю ширину раскидывалась многоводная красавица Нева; вдали берег, покрытый лесом; небольшая деревушка уныло смотрится в воду. На первом плане набережная, пристань, у которой, кроме нашего парохода, стоят еще другие, особого типа. Эти пароходы, по справкам, оказались «канальскими», то-есть ходящими по новому каналу в Ладогу. На Неве одиноко стоит на якоре небольшая сойма, движутся лодки, проходят суда. Несколько буксирных пароходов, в ожидании работы, выстроились в ряд подле набережной. Влево от пристани на самом берегу возвышается ажурный павильон под железной крышей; стенки его забраны проволочной сеткой, сквозь которую темнеют два каких-то неопределенных силуэта. Направо, в конце набережной, каменная часовня, окруженная молодыми деревцами. Она стоит на берегу канала Александра II, устье которого приходится почти против нашего окна. На конце дамбы, отделяющей канал от Невы, возвышается небольшой гранитный памятник, а за дамбою, посреди реки, тянутся холодный, неприветливыя стены крепости.
Через несколько минут мы уже отправились осматривать город и, прежде всего, направили путь к часовне на берегу канала, в которой помещается местный Палладиум, драгоценный остаток старины: икона Казанской Богоматери, глубоко чтимая во всей окрестности. Ея история отчасти связана с историей самой крепости, уныло глядящей на нас из-за дамбы и точно погруженной в глубокую думу о минувшем.
Вдали, замыкаемая твердынею крепости, величественно раскидывается широкая гладь Ладожского озера, древнего Нево, с своими утопающими вдали берегами, с дальним маяком, с галиотами и другими парусными судами, пересекающими линию горизонта стройными силуэтами своих мачт. Прав был Петр, назвавший эту крепость ключом: она прочно замыкает доступ и к Неве, и к озеру.
Господин Великий Новгород еще давно понял всю важность этого островка-орешка, точно намеренно помещеннаго здесь природою, для сооружения крепкаго оборонительного пункта. Укрепив за собою исток Волхова возведением Старо-Ладожской крепости, которая долгое время служила передовым оплотом против шведов, новгородцы в XIV веке стали подумывать и о большой Невской дороге, по которой жаловали к ним непрошенные гости, и решили запереть ворота в озеро. «В лето 6831 (1323 г.), — читаем в летописи, — ходиша новгородци с княземь Юрьемь и поставиша город на усть Невы, на Ореховомь острове; ту же приехавше послы великы от Свеиского короля, докончаша мир верный с княземь и с Новымь городом по старои пошлине» *). Таким образом основание новаго боеваго пункта ознаменовалось заключением «вечнаго» мирного договора. Крепост была устроена вначале деревянная и окружена земляным валом, но впоследствии новгородцы обвели ее каменной стеной. Шведы неоднократно пытались овладеть ею, но это удалось им лишь в 1617 году. По Столбовскому договору Орешек был присоединен к Швеции, и только в 1702 году Петр Великий взял его обратно, после кровопролитного штурма.
Вскоре после взятия крепости, шведская кирка, переделанная из прежней церкви, была снова обращена в православный храм, освящение которого последовало в 1703 году. По словам предания, одно место в алтарной стене храма постоянно было покрыто проступавшею из стены влагою. Его подправляли, штукатурили вновь, но влага продолжала выступать по прежнему, и наконец в стене образовалась трещина, через которую обнаружилась замурованная в стене икона. Это и была икона Казанской Богоматери, находящаяся теперь в часовне. Судя по письму, ее следует отнести к концу XVI столетия. Она, вероятно, была храмовою иконою в крепостной церкви и закладена в стену во время передачи Орешка шведам по Столбовскому договору. Время обретения её неизвестно, но с 1710 года она уже значится в описях крепостнаго собора.
Мы вошли в часовню; она довольно обширна. Икона, уже совершенно потемневшая от времени, помещается в иконостасе на главном месте. Перед нею устроены перила, для соблюдения большего порядка в движении прикладывающихся во время большого стечения народа, а стечение действительно бывает большое, особенно 8 июля, когда на поклонение иконе собирается вся окрестность, и даже много богомольцев являются сюда пешком из Петербурга.
От часовни мы направились вдоль по берегу канала Александра II. С каждым шагом перед нами все шире и гран- диознее развертывалось хладное Нево; серыя, мутные волны бороздили его поверхность; вдали, на горизонте, по прежнему чернела линия стоявших на якоре судов, влево еле заметною полоскою мелькала башня Кошкинского маяка. По берегу канала тянулись домики и лачужки городской окраины. Несколько барок вдали медленно подвигались одна за другою, влекомые каждая четверкою тощих лошадей.
На берегу одиноко стоял какой-то приказчик, вглядываясь в проходившия суда.
— Что стбит провести судно от Ладоги досюда? —обратился к нему один из моих спутников, доставая на всякий случай записную книжку.
— Если на четверку, —отвечал приказчик: — так полагается рублей 50 — 60, не более.
— А сколько отсюда до Ладоги?
— Сто четыре версты. Теперь куда дешевле стало, —прибавил он. — В настоящее время всякий волен хоть своих коней впрячь, теперь свободно, а лет десяток тому назад тяга была откуплена: держало несколько хозяев в Новой Ладоге, и, кроме них, никто судов водить не мог. Тогда за этот же конец платили рублей до полутораста.
Мы повернули обратно к городу, и перед нами снова потянулись угрюмые стены крепости. Точно обрывки каких-то тяжелых воспоминаний, неслись над нею разорванные облака. Небо было сумрачно; дождь опять начинал накрапывать. Тоскливое чувство производили при этой обстановке унылые стены.
— Воля ваша, — воскликнул один из моих товарищей: — а здешняя крепость скорее похожа на какую-то тюрьму...
— Да ведь она же и была тюрьмой, — перебил его обладатель записной книжки: — с основанием Петербурга, новгородский сторожевой острог стал острогом столицы, но уже в современном значении слова. У меня кое-что записано о содержавшихся здесь знатнейших узниках. Во-первых, сюда была послана Петром первая жена его, Евдокия Федоровна Лопухина; здесь содержалась царевна Мария Алексеевна, которая и скончалась в крепости. Затем при Анне иоанновне сюда были заключены Бироном князья Василий Владимирович Долгорукий и Дмитрий Михайлович Голицын, оба птенцы гнезда Петрова; Голицын и умер здесь в 1738 году. Здесь же содержался и сам Бирон, Мы взяли влево и вскоре подошли к мосту, соединяющему берега канала. На том берегу высилось белое здание местнаго собора с довольно высокою колокольнею. Почти все пространство между мостом и Невою было занято шлюзами, расположенными в два ряда, а по другую сторону моста прямой, широкой лентою тянулся вдаль и самый канал, возникший по мысли того же государя Петра Алексеевича, равно неутомимого как в делах войны, так и в делах мира.
Основав для развития внешней торговли Вышневолоцкую систему, служащую соединением Волги с Невою, Петр увидел, как гибелен для русских плоскодонных судов проход из Волхова в Неву по бурному Ладожскому озеру, и решил, не теряя времени, устроить канал в обход этого опасного пространства. Сначала он думал созвать на работу народ со всего государства, но потом, «милосердия о народе, сдал работу на подряд петербуржцу Озерову и москвичу Попову с платою по 1 рублю 16 алтын за кубическую сажень выемки и с обязательством со стороны подрядчиков окончить работу в 2 года.
Весною 1719 года последовало открытие работ в Новой Ладоге. После молебствия государь первый собственноручно наполнил землею три тачки и отвез их на место будущей дамбы. Смотрителем над работами был поставлен любимец Меншикова, Скорняков-Писарев, оказавшийся очень плохим и не добросовестным распорядителем. Два года прошли, а канал не только не был готов, но подрядчики еще просили прислать им солдата, так как рабочих у них не хватало. На работы отправили 15 тысяч казаков и 16 драгунских полков, всего около 27 тысяч человек. Петр, находившийся в это время в ииерсии, был вполне уверен в скором открытии канала и в указе, посланном в Петербурга, приказал изготовить суда для навигации по каналу летом 1722 года. Между тем, в этом году на канал послано еще 19 полков драгунских и 21 пехотный.
Лишь только Петр вернулся в Москву, он первым долгом спросил о канале, и тут перед ним во всей наготе раскрылась неприглядная действительность: из всего пространства в 104 версты канал был прокопан всего лишь на 12, а в остальных местах едва только приступлено к работам. Можно судить, как огорчило Петра это известие. Немедленно ведение дел было отнято у Писарева и передано недавно принятому на русскую службу Миниху. В октябре 1723 года Петр лично осмотрел работы на канале и велел нарядить над Писаревым следствие, а двух голландских мастеров, бывших при работах, взять под арест.
Миних вскоре привел дело в порядок и дал ему надлежащей ход; благодаря энергии и благоразумным мерам, ему удалось привлечь массу вольнонаемных работников, так что в 1724 году у него было до 7.000 вольных землекопов, а сол¬дата прислано только 5 полков.
В октябре 1724 года Петр снова явился на канале. Миних ожидал его в Новой Ладоге, где все уже было готово для открытия нового участка канала, который за это время успели окончить. Государь лично пробил лопатою плотину и, спустившись затем в канал на ботике вместе с Минихом, он в восторге бросил вверх свою шляпу и прокричал: ура! Вернувшись в Петербурга, веселый и довольный, он заявил Екатерине: «Работа Миниха сделала меня здоровым. Надеюсь со временем вместе с ним поехать водою из Петербурга и стать в Москве у Головинского сада на Яузе».
Увы, надежде этой не суждено было исполниться. В следующем году Петр умер, и для канала настали трудные времена. Но Миних не унывал, ревностно продолжая дело, оставленное на его руках покойным государем, и в 1728 г. довел канал до устья реки Кабоны (в 60 верстах от Новой Ладоги). Чтобы дать судоходству возможность немедля же воспользоваться этой готовою частью канала, он устроил здесь шлюз для выпуска судов в озеро. Через два года канал был доведен до Шлиссельбурга и 19 марта 1731 г. открыта для судоходства в присутствии императрицы Анны иоанновны. Таким образом два года, назначенные первоначально на работы, растянулись на целых 12 лет. Миних и в чине генерал-фельдмаршала не переставал заботиться о канале. При Екатерине он был назначен генерал- директором канала и тотчас же приступил к возобновлению шлюзов и водоспусков, заменив многие из них каменными. В 1765 году Екатерина лично осматривала канал и повелела устроить в Новой Ладоге второе устье для больного удобства при проходе судов. Со смертью Миниха, оставившего особый труд о канале: «Recueil des ecluses et cles traveaux du grand canal de Ladga», большинство работа прекратилось, и канал начал мало помалу приходить в запустение. А между тем польза его для торговли была очевидна. В 1734 году по нему прошло товаров на сумму 4 миллиона рублей; в 1765 году Миних уже доносил Екатерине, что сумма удвоилась, впоследствии чего с устройством Мариинской системы (при Павле I) и Тихвинской (при Александре и), по водам его в 1820 году переправлено грузов на 30 миллионов рублей, а к 1860 году сумма эта возросла до ста миллионов.
Комментарий