Очень увлекательное чтиво нашёл: о Волге, пароходах и окружающем.
Читается легко... немного текста выложу
РОССIЯ ВЪ СРЕДНЕЙ АЗIИ
ОЧЕРКИ ПУТЕШЕСТВИIЯ
Евгенiй Марковъ
томъ 2, часть VI.
ДОМОЙ ПО ВОЛГЕ
1901 годъ
Собор поднимался раньше всех высоко над невидимым еще городом своими многочисленными главами, словно огромный корабль, разубранный белыми парусами по всем своим высоким мачтам.
Астрахань, как Москва, как всякий старинный русский город, — белокаменная — и это необыкновенно красиво, когда ви¬дишь ее издали, отчетливо вырезанною на синей скатерти вод.
Целый лес мачт, снастей, пароходных труб заслоняет собой этот вырастающий из реки город, когда начинаешь приближаться к его пристани. Продвинуться черев бесчисленные караваны барж и пароходов, заполнившие эту пристань, — дело не совсем легкое. Я прочел только одно имя Гордея Чернова на двенадцати огромных баржах, тянувшихся черным монистом справа от нас. У Нобеля тут целое адмиралтейство, у других крупных фирм тоже; все они расположены отдельными группами, словно островами, одно вслед за другим. Дальше за ними стоять на якорях полчища пароходов,
***
У пристани «Кавказа и Меркурия» высятся трех этажные чудовища, так называемых американских пароходов, — настоящие плавучие дворцы с роскошными террасами, балконами, галереями, сверкающие двойным рядом своих окон и яркою белизной своих стен... Это уже удобства специально примененный к путешествию по Волге, к спокойному и комфортабельному наслаждению её красотами. Мы озаботились прежде всего захватать себе помещенье на день нашего от езда в одном из таких поместительных ковчегов современной цивилизации, далеко оставивших за собой те скромный удобства, какие мог доставить себе наш блаженный праотец Ной в своем темном ящике из «не гниющего древа Гофер»...
Утром, ещё не пивши кофе, мы вышли с женой на верхнюю террасу двух этажной рубки. Ветер не унялся и срывал нас вниз, так что пришлось держаться за перила.
Впереди и кругом — бурая, бешено несущаяся нам навстречу пустыня Волги. Ширь страшная, даже и после моря. Волга скатывается здесь в Каспий одним широким, могучим столбом, без изгибов и разветвлений. Буро-лиловые воды её не плещут высоко, как морские волны, а стремительно гонятся ветром против бегущего на всех парах парохода, мелькая в глазах, так что не успеваешь уловить их. Белые змеи пены расползаются затейливыми узорами по этому сивому фону, и бесчисленные мелкие барашки кудрявятся на всей этой неоглядной скатерти несущихся вод , точно настоящие белый стада...Судов не видно ни одного. Воскресный ли день или буря остановила их, только все они теперь на берегу или у берега. Только одно дерзкое суденышко треплется вдали своим оборванным парусом, поминутно словно клюя носом, спотыкаясь и ковыляя на волнах. Оно, очевидно, хочет обмануть и реку, и ветер, пробираясь как-то наискось с левого берега к правому, на пятиглавую церковь большого села.
На правом берегу — высоком и обрывистом — все села. Левый берег — это ярко-зеленые, болотистые и лесистые острова, да желтые отмели, на которых никакого жилья. За этими островами и песчаными косами, тянущимися на несколько верст в глубину, течет Ахтуба, самый важный рукав Волги, почти такой же полноводный, как она сама, отделяющаяся от главного русла еще выше Царицына и самостоятельно впадающая в Каспийское море немного ниже Красного Яра. Таким образом коренной левый берег Волги, на котором возможно постоянное жительство человека, — начинается, собственно говоря, только за Ахтубой, вне пределов весеннего разлива вод. На правом нагорном берегу, которого обрывы поднимаются сажень на семь или десять над рекой, то и дело видны селенья. Все это хорошие, тесом крытые дома, большие храмы, похожие на городские соборы; сейчас сказывается зажиточность, постоянный доходный промысел прибрежного населения. Но уж живописности и уютности в этих селах никакой. Они торчать на своих голых глиняных обрывах без малейшего деревца, без садов и рощ, такие же голые, такие же пыльно серые, как эта глина... Прозаичность житейских вкусов русского крестьянина выражается здесь во всей полноте. Тут все для промысла и ничего для украшения жизни. Рыбные ватаги тоже часты и тоже все с правого берега. То и дело сереют вдали низенькие бревенчатые ледники с множеством дверей в которых сохраняется рыба.
Мы, стало быть, и здесь еще не выдрались настоящим образом из азиатчины, из монгольства: оно продолжает охватывать нас со всех сторон . Особенно если вспомнить, что и само теперешнее Астраханское казачье войско составлено было в первый раз императрицею Анной Ивановной из местных калмыков, принявших крещение. Только при Александре Благословенном к этим «православными калмыкам был присоединись подлинный православный народ, — те Волжске казаки, которые не захотели в 1777 году переселиться на Кавказ, да городовые команды приволжских низовых крепостей: Епотаевска, Черного и Красного Яра. Оттого-то до сих пор «калмыцкие базары», «калмыцкие хурулы» перемешиваются на правом берегу Волги, особенно ближе к Астрахани, с казачьими станицами; оттого же и в типе всех вообще наших казаков, не только астраханских, но и уральских, и оренбургских и донских — заметно еще так много монгольства и Азии, естественного наследия тех вековечных степных соседей их, которые всегда незаметно мешались с ними и бытом и кровью.
— Что, разве мелко здесь, мерить приходится? спросил я его.
— Нет, теперь еще не мерим. Пароход всего три с половиной фута сидит, а вода еще жирна, не совсем слила; меряем в межень; тогда нельзя без этого, как раз наткнешься.
— Ты откуда будешь?
— А мы тут все почитай с одного места. — Тамбовские, и лоцманы, и матросы.
— Лоцман-то у вас не один?
— Как же можно один? Старший лоцман всю ночь работаешь, а младший — днем, У нас ведь разом трое штурвальных нужно: за два колеса двигаем, не за одно.
— Лоцману небось больше всех достается?
— А кажжа-ж? Лоцман весь фарватер на память должен знать, за все и отвечает. Командиру при нем делов немного. Опять же у него помощник. Командир с 12 часов ночи до 4 утра, помощник в остальное время.
— Жители-то все живут же по берегу? спросил я.
— Казаки больше астраханские; они хлебом мало занимаются, не то что у нас в Тамбове; больше скотиной да рыбой; лошади тоже есть... Сена ж у них не в проед! Степи...
— А калмыков тут нет?
Добавлено через 8 минут:
«А ведь тоже у них как у людей, продолжал он мне рассказывать, после некоторого молчания, молельни тоже по заведены; все равно, как бы наша церковь сказать, а по их нему хурул прозывается. Соберутся это косоглазые, в дудки, в сопелки гудят, в барабаны бьют, не хуже у нас, в Тамбове, в балаганах на масленицу; это они богу своему молятся... Иконы у них тоже по развешены, только безобразным, смотреть скверно: чёрт не чёрт, и паук не паук, а лапы тоже, как у паука, во все стороны. Я эти все причиндалы их видел, как управляющего мы своего с губернатором новым в калмыцкий базар возили. Девок это всех из них, калмыцких, посогнали петь, плясать по ихнему заставили, ну и попам ихним тоже приказано было обедню калмыцкую отслужить, как у них заведено. Все я там у них рассмотрел, только хорошего ничего не видал. Скверность одна!.. Есть из них, которые и в нашу веру преклонились; к каше богатенькие, — те больше норовят ... Народ ведь и у них тоже зажиточный попадается. Верблюда мирно держать, лошадей, скота всякого. Всем занимаются, что и прочие народы...
А то хохлы еще тут живут. Тоже наделы им земельные по нарезаны, как по закону следует, в достатке тоже живут, не бедно. Прежде бичевой барки, бывало, таскали, по берегу, бурлаки были, не мало тоже мучился народ; а теперь уж сколько лет ничего этого не стало. Все пароход потянул. Потому дешево. Семь копеек с пуда от Астрахани до Нижнего. Как тут не везти? Вот что уж наш пароход почтовый, и тот 18 к. берет; а домчит живо, и не увидишь как. Другие того меньше берут, 12, 10 к.
— На веслах разве вверх не ходят? — спросил я.
— На веслах какже-ж можно?—снисходительно усмехнулся матрос, — В этакую гору куда-ж против волны лезть? В два часа из сил выбьешься, все равно назад повернет. А река сама пять верст в час уходит, так то другая статья! Только знай от мелей шестом отталкивайся, а то, сама тебя как на салазках с горы скатит, в какой хочешь барже..,
Мы начинаем наконец нагонять один за одним буксирные пароходы, которые тащут вверх каждый по две, по три нагруженных баржи. Верёвочные подушки висят на всех их бортах, чтобы не стукались они друг о друга. С трудом борются они против ветра и волн, дружно бьющих им на встречу, и колеса их работают как-то неровно и нерешительно, будто уставшие руки...
Начинают встречаться понемногу и неуклюжие беляны, сплавляемые вниз к Астрахани из верхних притоков Волги, богатых дешевым и вместе прекрасным лесом. «Беляна»— прихарактерная штука, чисто волжская. В ней есть какая-то своеобразная красота, которая заставляла меня во все время моей поездки по Волге с особенным любопытством и удовольствием всматриваться в каждую проплывающую мимо беляну.
Мне дали осмотреть — это настоящей ковчег Ноев на совершенно плоской, громадной барке, которую можно назвать скорее плотом, — до того низкие боковые стенки, — воздвигнуть целый громоздки корабль, вышиной ещё менее двух, трех сажень, как следует в обычной форме корабля, с кормою и носом, но только корабль этот сложен просто – на - просто из искусно положенных друг на друга сосновых бревен, или досок, ничем в сущности не связанных, кроме хитроумной кладки. В громадном кузов е этого корабля, снизу, вы можете видеть три или две круглые двери, которых сквозные дыры чернеют на светлом фоне свежего леса, словно устья каких – ни будь темных пещер. Эти сводистые проходы, прочные как настоящая постройка, нарочно оставляются снизу для того, чтобы летний воздух продувал сырой лес и чтобы гребцам можно было свободно переходить когда нужно с одного борта баржи на другой. Нельзя достаточно налюбоваться на эту оригинальную постройку, словно разлинованную геометрически правильными слоями или мастерски сплетенную из ровных деревянных брусьев. На беляне нет ни мачты, ни паруса, ни дымовой трубы. Только наверху этих досчатых или бревенчатых ярусов, будто капитанская рубка На палубе настоящая корабля, — торчит ворот, да две-три тесовых караулочки для рабочих на случай дождя. На носу беляны, не сзади, как у других судов, а впереди, привязано огромное рулевое бревно, которым направляется тяжёлый и неповоротливый ход беляны. Гонится она исключительно одним теченьем реки, так как бляны спускаются только сверху вниз, из лесных дебрей Камы и Ветдуги, где их обыкновенно и строят. Должно быть, этот своеобразный и удивительно красивый и вместе удобный способ укладки лесных материалов выработался среди ветлужских лесников еще в старые века. Валяны в этих лесах строят обыкновенно виной, когда нет других работ. Выстроят сначала дно, то-есть нижнюю плоскую баржу, потом с обычным своим мастерством нагрузить ее бревнами, досками, тесом, дранью, что вообще нужно, — и поджидают себе не спеша весенней воды. По половодью спускают их вниз ж продают в низовых городах не только лес, во и самое беляну.
Когда беляна не слушается руля, заводят на лодке, и опять-таки спереди, особые якоря и направляют ее куда сл дует уже якорями; кроме того, чтобы несколько сдержать порывистый ход беляны в ветер или волну, сзади кормы её спускается на канате в воду особая «волокуша» — тяжелая чугунная гиря в несколько десятков пудов, которая тащится по дну реки и таким образом тормозить слишком быстрое движете беляны. Но несмотря на все их предосторожности беляны то и дело наносить на мели и на береговые косы, особенно в сильный ветер и при крутых коленах реки. Вообще возни с ними не оберешься. В свежий ветер они должны смирнехонько стоять на якорях, пока стихнет погода, иначе их унесет Бог знает куда. По ночам он е тоже должны непременно останавливаться на ночлег. Оттого-то беляны доходят с верховых рек до Астрахани, хотя и по течению, не раньше как в месяц. Можно сказать, беляна ползет, а не плывет по реке. Матрос меня уверял, будто на большой белян е необходимо иметь по крайней мере человек сто рабочие.
Потому делов с нею дюже много, объяснял тамбовец, махинища тяжелая, товару на ней нагружено, гляньте-ка, страсть какая! упрется носом в песок или камень, — как ты ее сдвинешь?»
Действительно, знающие люди передавали мне, что на беляну очень нередко грузят лесу миллион и даже полтора миллиона пудов. С таким грузом и вправду нелегко повернуться, тем более, что широкий и высокий корпус её лесных ярусов придаёт беляне большую парусность.
Пристани стали теперь быстро чередоваться одна за другою. После Никольской станицы Черный Яр, — уныло-пустынный городок на крутом голом обрыве, — когда-то сторожевой острожек древнерусской порубежной черты, одна из первых военных стоянок наших на низовьях великой реки, водворявших с такими усилиями русскую государственную власть среди грабительских калмыцких и ногайских орд Волжского побережья. Теперь тут уездный центр и довольно значительная скотная и рыбная ярмарки.
Владимировка хотя и слобода, а смотрит гораздо больше городом, чем этот жалкий Черный Яр. Только она уже не на кручах правого берега, а на луговой низине левого. Собственно говоря, сама Владимировка стоит несколько дальше на Ахтубе, а не на Волге; к Волге же присосеживается только своего рода пригород её, «Соляная пристань», но ее веера е лично называют теперь Владимировкою. Две хорошие церкви, превосходно выстроенные крестьянке дома, иные даже в два этажа, — на всем следы благосостояния и крупного заработка. Все пароходные общества имеют здесь свои конторы и пристани, и даже набережная этого мужичьего села на большом протяжении вымощена камнем. Очень обширная мельника перемалывает на берегу соль и нагружает ее прямо на баржи и пароходы. Соль собственно и есть специальный товар Владимировки и главный источник её обогащения. Отсюда идет железная дорога в Баскунчак, к известному соленому озеру у горы Богдо. Владимировка не больше как торговая пристань Баскунчакского озера.
Наш пароход принял во Владимировке довольно много товаров, поэтому и постоял здесь довольно долго.
Впрочем, нам не скучно: общество самое разнородное, но оживленное. Наш первый класс — роскошь что такое: изящная столовая в 2 света, вся выклеенная панелями дорогого дерева, гостиная с бархатною мебелью, бронзой, зеркалами, коврами; к вашим услугам и пианино, и библиотека, и письменные столы со всеми принадлежностями, и равный игры... Буфет прекрасный, — живые стерляди, прекрасная осетрина, икра на редкость, всякая провизия то и дело обновляется в попутных городах. Спаленки наши — те же номера хорошей гостиницы, обставленный всем необходимым, только, конечно, потеснее. А наверху, кругом этой двух этажной гостиницы. выстроенной среди палубы огромного парохода, —террасы и галереи для прогулок, великолепный вид на Волгу, на волжские берега, на пробегающие мимо волжские пароходы.
Наблюдателю-художнику этюды психологические, этюды пейзажные — на каждом шагу.
Вот сидит перед вами характерная группа настоящих волжских фигур — седоусые, большеглазые, грузные армяне с крепкими носами, согнутыми как клювы хищных птиц, с неподвижно-алчным взглядом этих птиц . Это все нефтяные и рыбные промышленники, хотя и одетые в цивилизованный жакетки и цилиндры, но насквозь пропитанные торгово-хищными инстинктами древнего Хазара, от которого они унаследовали свое ремесло. Они истребляют — с аппетитом крупного зверя — икру, стерлядей, апельсины, обильно поливая их шампанским, и с еще большим аппетитом услаждают друг друга единственно отрадною, и, по видимому, единственно постижимою для них беседою — о пароходах, ценах нефти, тарифах , удачных сделках; сотни тысяч и миллионы рублей то и дело звенят в их разговоре, они в самом деле ворочают в эту минуту в своих карманах кучи золота. И ни на одном этом выразительном, зверски красивом лице, исполненном хищнической смелости и хищнический сметки, — не прочтете следа какой-нибудь иной думы, иного ощущения, кроме ожесточенной жажды наживы, проникающей всякую складку их лица, и горящие жадным огнем черные глаза, и мясистый чувственный губы, и крючковатые носы, неподатливые как железная долбня.
Все-таки, пожалуй, отрадно, что в наш просвещенный век вместо какого-нибудь Стеньки Разина или батьки Шелудяка на Волге упражняют свою хищническую удаль такие сравнительно мирные и безопасные хищники...
С нами едут и представительницы прекрасного пола, не имеющие решительно ничего общего с хазарами и Стенькой Разиным.
Кроме двух миловидных молоденьких маменек, о которых я уже упоминал, в столовой и гостиной наших целое дамское общество, и все больше, кажется, шведки и немки. Одна шведка огромного роста и еще бол ее огромного аппетита, отправлявшаяся из Баку в Гельсингфорсъ, белокурая, как альбиноска, особенно забавляла меня. Она то и дело вздыхала о завтраках, закусках, чаях и обедах, то и дело заказывала себе не в счет абонемента всякого рода порции, чтобы наполнять чем-нибудь досадные часы ожидания. Весело было смотреть, как эта полновесная и грузная барыня, просившаяся своей могучей фигурой прямо в иллюстрацию Нибелунгов или каких-нибудь Скандинавских героических саг, с детскою резвостью и с детским хохотом торопливо бежала вместе с обеими молоденькими маменьками на каждую пристань, куда пароход притыкался хотя бы на пять минуть, чтобы успеть купить у толпящихся на берегу торговок какой-нибудь пшеничный папушник, пряник, коробку икры, ягод, чего-нибудь вообще, что можно пожевать на дороге.
Водил нас по всем этим пароходным закоулкам любезный помощник капитана Б., оказавшийся крымчаком, из Феодосии, несколько знавший меня еще во время моего директорства в Крыму, и большой почитатель моих «Очерков Крыма». Моряк, везде бывалый, он рассказывал нам любопытные вещи о своих кругосветных странствованиях и, между прочим, очень разутешил русскую душу нашего собеседника А., сообщив нам оригинальный китайский закон, практикующийся в Ханькоу, по которому европеец за убийство китайца платит всего 25 — 50 долларов пени, а за убийство европейца китайцем сажают на коль не только самого убийцу, но и его жену и детей, а в иных случаях даже и соседей!..
— Вот бы такой закончик у нас на Кавказе или в Туркестане ввести... Поубавили бы азиаты свои разбои! — с хохотом уверял А.
Весенний разлив еще не совсем успел войти в берега, Волга несется вниз еще очень широкою и эффектною скатертью; По случаю половодья не поставлены еще и баканы, и пока еще везде удобный фарватер. Впрочем, помощник капитана передавал нам, что вообще дело лощи ведется на Волге очень небрежно, точно так же, как и расчистка русла. Кое-где попадаются казенные драги, но толку от них мало, хотя деньги тратятся большие. Чтоб устроить подход водою к Саратову, затратили огромные суммы, а все-таки пристань в 3-х верстах от города. Впрочем, прежде она ушла, от него даже на 12 верст, который приходилось к тому же проезжать по пескам. Волжске пески и камни приносить огромные убытки пароходчикам. Один только Зевеке в прошлом году погубил два свои парохода, посадив их на камни.
Правый берег теперь ушел от нас довольно далеко, загородившись низкими островами и густою у ремой; левый тоже весь в лесистых луговых островах. Сел уже не видно; только кое-где, при устье какого-нибудь «волжка» (туземное название рукавов Волги), попадаются рыбацкие ватаги и «учуги», стоят около них барки, валяются на берегу опрокинутый пузом вверх неводныя лодки.
Птиц тут совсем не видно, к моему удивлению.
В устье реки мы видели и цаплей, и бакланов, и чаек, а тут одни только галки; да и те боятся перелетать через ширь реки, версты в три, четыре; боятся высоко подняться над водою, так что чуть не задевают воды крыльями; некоторые смельчаки, впрочем, пробуют погарцевать и повыше, в воздушной бездне; но их сейчас же относить ветром назад, как лодку сильным течением. Ветер ветром, а мне задается еще, что в таком дивном русле, прорезающем на несколько тысяч верст толщи земли, должен постоянно тянуть сквозняк своего рода, как в какой-нибудь трубе, Быстрина реки, подгоняемая жестоким ветром, кажется еще вдвое больше от бега парохода. Встречные беляны все приостановились на якорях. Издали ярусы плотно сложенного на них теса кажутся папушами листового табаку; так уменьшаешь размеры всех предметов эта могучая ширь Волги. Навстречу нам пробежал нефтяной пароход Нобеля, а вот пассажирский — «Рюрик» промчался, словно бравый рысак на городском гу¬лянья, промелькнул и исчез эа поворотом берега. Около 8 часов вечера провалил мимо нас, обменявшись с нашими хриплым рыканьем и помахав, по обычаю, белым флагом громадный плавучий дом «Пушкин»; такой же трехэтажный, такой же длинный-предлинный, как и наш, он работал, своими огромными колесами с точностью и спокойствием хорошей швейной машины и пронесся, не шелохнувшись ни одним суставом своим, до краев переполненный людьми, машинами и грузом.
А буксирных пароходов мы нагоняем без счета. Все тянутся вверх с вязанками барж в хвосте. Это истинные спасители человека от изнурительной и унизительной работы вьючного скота. Буксиры эти заменили собою несчастного бурлака, всю жизнь тянувшего, бывало, по этим тысячеверстным берегам свою каторжную лямку. Умное изобретение техника сделало то, чего не могли бы достигнуть самые горячие проповеди моралиста. В этом известная нравственная сила цивилизации, науки; она волею - неволею освобождает человека от рабских обязанностей, даже без всяких возвышенных целей с своей стороны, одним естественным ходом своих открыли и изобретений...
Волга — это такая мощь, такой простор, такая самобытность... целый особый Мир, имеющий свои явления, свои законы, свою поэзию. Поневоле этот особый Мир должен был воспитать и свою особую нравственность. Здесь само собою зарождается чувство раздолья, удали, беззаветной смелости, — инстинкты вольного орла, перед которым везде простор, везде добыча. У него острые когти, крепкий клюв, — стало быть, он тут хозяин надо всем, что не имеет такого клюва и таких когтей, что не в силах спастись от его хищного налета на более быстрых крыльях, что тащится черепахой на канате или на неуклюжих веслах впереди его легкой разбойничьей лодки. Никаких других нравственных побуждений, никакой жалости, никакого колебания. Одна разыгравшаяся на свободе буйная силушка, та нерастраченная еще историческою жизнью сырая народная силушка, что, по чудному выражению старинной русской песни, по жилушкам живчиком переливается, — грузно мне от силушки, как от тяжелого бремени». Никого кругом нет, кроме дремучих лесов, безмолвно таящих свои суровые тайны, кроме голых неприступных обрывов да глубоких омутов Волги, немых и темных как могила. Кого бояться, кого стыдиться, у кого спрашивать позволения в этой текучей тысячеверстной пустыне? Моя тут воля, — и все тут мое! Я тут властен царить, как этот степной ветер, что рвет и треплет в клочья облака по поднебесью, что с молодецким свистом хлещет своим бешеным бичом, будто лихой кочевник пустыни табун одичавших лошадей, упрямые волны реки... с Вниз по матушке по Волге, по широкому раздолью, разыгралась непогодушка!» Эта старая песнь Волги сама поется здесь и этим ветром-бурею, и этими хлещущими и плещущими волнами, что несутся стремглав, кружа мне голову, навстречу несущемуся на всех крыльях пароходу. Поэзия «удалого доброго молодца», разбойничьи идеалы Стеньки Разина и Ваньки Каина реют в этом суровом воздухе речной пустыни,.. Везде им тут по колено море, все им тут трын-трава! Чужая душа — копейка, за то и своя не дороже! Разлетелся на свою добычу
с вольной выси поднебесной, не считая, не меряя, ударил железным клювом, — одолел — хорошо, мое счастье, а пропал — туда и дорога!
Добавлено через 5 минут:
А у нас в изящном салоне, обложенном красным деревом, с электрическими тюльпанами и бархатными креслами, — так уютно, светло и весело. Собравшаяся публика беспечно болтает и играет кто во что умеет, в столовой аппетитно стучат ножи и звенит посуда, на блюдах дымятся только - что пойманные живые стерлядки под грибками, отливает гранатом красное вино в стаканах, свежая газеты, нескончаемый чай... Совсем забываешь, что это не дом, не гостиная в каком-нибудь родном городе...
Утром мы проснулись у Саратова. К удивленно моему, па¬роход стоял не за несколько верст от города, как этого я ожидал, начитавшись в газетах об обмелении Волги под Саратовом, а как рая у Саратовского берега. Впрочем, та¬кое удобство Саратов испытывает только в весеннее поло¬водье и вообще в большую воду; а летом пароходы далеко не доходить до городской пристани. Мы гадкий эа завтраком, с тем утренним юношеским аппетитом, который нападает даже на пожилых людей в здоровом и веселом безделье волжской прогулки, а пароход наш тоже завтракал по своему, насасываясь из огромной черной баржи Нобеля гу¬стым чёрным супом нефтяных остатков, — по местному, «мазутом».
Читается легко... немного текста выложу
РОССIЯ ВЪ СРЕДНЕЙ АЗIИ
ОЧЕРКИ ПУТЕШЕСТВИIЯ
Евгенiй Марковъ
томъ 2, часть VI.
ДОМОЙ ПО ВОЛГЕ
1901 годъ
- 354 -
III
Древняя столица Хазар.
Вот, наконец, Волга повалила прямым широким столбом и на фоне её синих вод и синего неба засветились вдали, будто выросли на наших глазах из пучин водных белые башни астраханских церквей.III
Древняя столица Хазар.
Собор поднимался раньше всех высоко над невидимым еще городом своими многочисленными главами, словно огромный корабль, разубранный белыми парусами по всем своим высоким мачтам.
Астрахань, как Москва, как всякий старинный русский город, — белокаменная — и это необыкновенно красиво, когда ви¬дишь ее издали, отчетливо вырезанною на синей скатерти вод.
Целый лес мачт, снастей, пароходных труб заслоняет собой этот вырастающий из реки город, когда начинаешь приближаться к его пристани. Продвинуться черев бесчисленные караваны барж и пароходов, заполнившие эту пристань, — дело не совсем легкое. Я прочел только одно имя Гордея Чернова на двенадцати огромных баржах, тянувшихся черным монистом справа от нас. У Нобеля тут целое адмиралтейство, у других крупных фирм тоже; все они расположены отдельными группами, словно островами, одно вслед за другим. Дальше за ними стоять на якорях полчища пароходов,
- 355 -
белопузых, краснопузых, чернопузых, то о двух, то об одной трубе, словно какие-то разноцветные гигантские птицы, спустившихся на отдых. Трубы отчаянно свистят и переклиниваются друг с другом и железные громады продвигаются и поворачиваются в этой живой тесноте точно и в самом деле живые. Красота, жизнь, движение, какое редко где увидишь. Ливерпуль своего рода, да и только! А глянешь вдаль — там как распахнутый настежь ворота в широкую, гостеприимную Русь, — могучий величественный столб Волги прорезает зеленые берега, унося на своих синих волнах такие же многочисленные вереницы черных и красных корпусов, дымящих труб, парусов, снастей и мачт.***
У пристани «Кавказа и Меркурия» высятся трех этажные чудовища, так называемых американских пароходов, — настоящие плавучие дворцы с роскошными террасами, балконами, галереями, сверкающие двойным рядом своих окон и яркою белизной своих стен... Это уже удобства специально примененный к путешествию по Волге, к спокойному и комфортабельному наслаждению её красотами. Мы озаботились прежде всего захватать себе помещенье на день нашего от езда в одном из таких поместительных ковчегов современной цивилизации, далеко оставивших за собой те скромный удобства, какие мог доставить себе наш блаженный праотец Ной в своем темном ящике из «не гниющего древа Гофер»...
- 382 -
V.
Волжский народ.
Сквозь сладкий сон в покойной поместительной кают е всю ночь слышишь неистовые порывы бури, которая бьется своими злыми крыльями в наш бегущий пароход, словно хочет силой остановить его или опрокинуть в пучину Волги; даже легонько покачивает, как на море в мертвую зыбь. Толчки машины, упрямо одолевающей бурю и безустанно ворочающей свои тяжелые поршни в глубоком нутре парохода, отдаются даже здесь в каюте, сквозь мягкие матрацы кроватей. В соседней каюте Маленькие детишки жалобно вскрикивают каждый раз, как раздается жалобный вопль пароходной трубы, подающей знаки встречным пароходам среди черной тьмы ночи. Это едут вместе с нами две молоденькие, хорошенькие маменьки, сами чуть не дети и обе уже с детьми. Они отправляются одни - одинешеньки из Баку в Петербурга.V.
Волжский народ.
Утром, ещё не пивши кофе, мы вышли с женой на верхнюю террасу двух этажной рубки. Ветер не унялся и срывал нас вниз, так что пришлось держаться за перила.
Впереди и кругом — бурая, бешено несущаяся нам навстречу пустыня Волги. Ширь страшная, даже и после моря. Волга скатывается здесь в Каспий одним широким, могучим столбом, без изгибов и разветвлений. Буро-лиловые воды её не плещут высоко, как морские волны, а стремительно гонятся ветром против бегущего на всех парах парохода, мелькая в глазах, так что не успеваешь уловить их. Белые змеи пены расползаются затейливыми узорами по этому сивому фону, и бесчисленные мелкие барашки кудрявятся на всей этой неоглядной скатерти несущихся вод , точно настоящие белый стада...Судов не видно ни одного. Воскресный ли день или буря остановила их, только все они теперь на берегу или у берега. Только одно дерзкое суденышко треплется вдали своим оборванным парусом, поминутно словно клюя носом, спотыкаясь и ковыляя на волнах. Оно, очевидно, хочет обмануть и реку, и ветер, пробираясь как-то наискось с левого берега к правому, на пятиглавую церковь большого села.
На правом берегу — высоком и обрывистом — все села. Левый берег — это ярко-зеленые, болотистые и лесистые острова, да желтые отмели, на которых никакого жилья. За этими островами и песчаными косами, тянущимися на несколько верст в глубину, течет Ахтуба, самый важный рукав Волги, почти такой же полноводный, как она сама, отделяющаяся от главного русла еще выше Царицына и самостоятельно впадающая в Каспийское море немного ниже Красного Яра. Таким образом коренной левый берег Волги, на котором возможно постоянное жительство человека, — начинается, собственно говоря, только за Ахтубой, вне пределов весеннего разлива вод. На правом нагорном берегу, которого обрывы поднимаются сажень на семь или десять над рекой, то и дело видны селенья. Все это хорошие, тесом крытые дома, большие храмы, похожие на городские соборы; сейчас сказывается зажиточность, постоянный доходный промысел прибрежного населения. Но уж живописности и уютности в этих селах никакой. Они торчать на своих голых глиняных обрывах без малейшего деревца, без садов и рощ, такие же голые, такие же пыльно серые, как эта глина... Прозаичность житейских вкусов русского крестьянина выражается здесь во всей полноте. Тут все для промысла и ничего для украшения жизни. Рыбные ватаги тоже часты и тоже все с правого берега. То и дело сереют вдали низенькие бревенчатые ледники с множеством дверей в которых сохраняется рыба.
- 383 -
Енотаевск мы проехали ночью, а теперь проезжаем мимо печальной памяти Вотлянки, Пришибинской и других станиц Астраханского казачества. Земли правого берега главным образом принадлежать астраханским казакам, этим рыболовам по призванью. Но песчано-глинистая почва правого берега значительно хуже по плодородию сочных земель левого, принадлежащих большею частью юртовским и кундровским Татарам, за которыми дальше в глубину материка тянутся уже кочевья киргизов Букеевской орды, точно так, как за казацкими землями правого берега вплоть до самой границы Донского войска идут юрты калмыков .Мы, стало быть, и здесь еще не выдрались настоящим образом из азиатчины, из монгольства: оно продолжает охватывать нас со всех сторон . Особенно если вспомнить, что и само теперешнее Астраханское казачье войско составлено было в первый раз императрицею Анной Ивановной из местных калмыков, принявших крещение. Только при Александре Благословенном к этим «православными калмыкам был присоединись подлинный православный народ, — те Волжске казаки, которые не захотели в 1777 году переселиться на Кавказ, да городовые команды приволжских низовых крепостей: Епотаевска, Черного и Красного Яра. Оттого-то до сих пор «калмыцкие базары», «калмыцкие хурулы» перемешиваются на правом берегу Волги, особенно ближе к Астрахани, с казачьими станицами; оттого же и в типе всех вообще наших казаков, не только астраханских, но и уральских, и оренбургских и донских — заметно еще так много монгольства и Азии, естественного наследия тех вековечных степных соседей их, которые всегда незаметно мешались с ними и бытом и кровью.
- 384 -
После завтрака я спустился на палубу к носу парохода, где одиноко сидел матросик с длинным шестом.— Что, разве мелко здесь, мерить приходится? спросил я его.
— Нет, теперь еще не мерим. Пароход всего три с половиной фута сидит, а вода еще жирна, не совсем слила; меряем в межень; тогда нельзя без этого, как раз наткнешься.
— Ты откуда будешь?
— А мы тут все почитай с одного места. — Тамбовские, и лоцманы, и матросы.
— Лоцман-то у вас не один?
— Как же можно один? Старший лоцман всю ночь работаешь, а младший — днем, У нас ведь разом трое штурвальных нужно: за два колеса двигаем, не за одно.
— Лоцману небось больше всех достается?
— А кажжа-ж? Лоцман весь фарватер на память должен знать, за все и отвечает. Командиру при нем делов немного. Опять же у него помощник. Командир с 12 часов ночи до 4 утра, помощник в остальное время.
— Жители-то все живут же по берегу? спросил я.
— Казаки больше астраханские; они хлебом мало занимаются, не то что у нас в Тамбове; больше скотиной да рыбой; лошади тоже есть... Сена ж у них не в проед! Степи...
— А калмыков тут нет?
- 385 -
— Есть и калмыки, зря что ли живут: рядом с казаками, смотришь, и их жилье. Уж и народец! Как издохнет у казака овца там, курица или скотина какая, сейчас это к калмыкам отволокёт, калмыкам продаст Калмык тот окромя падали никакой убоины не станет есть; а падаль жрет-с: что Бог убил, то, говорить, и можно человеку есть, а сам ни за что тебе даже петуха не зарежет... избави Бог!.. Это — по его — грех. А вот кобылятину лопать да дохлятину — это ему закон... искренно расхохотался матрос.Добавлено через 8 минут:
«А ведь тоже у них как у людей, продолжал он мне рассказывать, после некоторого молчания, молельни тоже по заведены; все равно, как бы наша церковь сказать, а по их нему хурул прозывается. Соберутся это косоглазые, в дудки, в сопелки гудят, в барабаны бьют, не хуже у нас, в Тамбове, в балаганах на масленицу; это они богу своему молятся... Иконы у них тоже по развешены, только безобразным, смотреть скверно: чёрт не чёрт, и паук не паук, а лапы тоже, как у паука, во все стороны. Я эти все причиндалы их видел, как управляющего мы своего с губернатором новым в калмыцкий базар возили. Девок это всех из них, калмыцких, посогнали петь, плясать по ихнему заставили, ну и попам ихним тоже приказано было обедню калмыцкую отслужить, как у них заведено. Все я там у них рассмотрел, только хорошего ничего не видал. Скверность одна!.. Есть из них, которые и в нашу веру преклонились; к каше богатенькие, — те больше норовят ... Народ ведь и у них тоже зажиточный попадается. Верблюда мирно держать, лошадей, скота всякого. Всем занимаются, что и прочие народы...
А то хохлы еще тут живут. Тоже наделы им земельные по нарезаны, как по закону следует, в достатке тоже живут, не бедно. Прежде бичевой барки, бывало, таскали, по берегу, бурлаки были, не мало тоже мучился народ; а теперь уж сколько лет ничего этого не стало. Все пароход потянул. Потому дешево. Семь копеек с пуда от Астрахани до Нижнего. Как тут не везти? Вот что уж наш пароход почтовый, и тот 18 к. берет; а домчит живо, и не увидишь как. Другие того меньше берут, 12, 10 к.
— На веслах разве вверх не ходят? — спросил я.
— На веслах какже-ж можно?—снисходительно усмехнулся матрос, — В этакую гору куда-ж против волны лезть? В два часа из сил выбьешься, все равно назад повернет. А река сама пять верст в час уходит, так то другая статья! Только знай от мелей шестом отталкивайся, а то, сама тебя как на салазках с горы скатит, в какой хочешь барже..,
Мы начинаем наконец нагонять один за одним буксирные пароходы, которые тащут вверх каждый по две, по три нагруженных баржи. Верёвочные подушки висят на всех их бортах, чтобы не стукались они друг о друга. С трудом борются они против ветра и волн, дружно бьющих им на встречу, и колеса их работают как-то неровно и нерешительно, будто уставшие руки...
Начинают встречаться понемногу и неуклюжие беляны, сплавляемые вниз к Астрахани из верхних притоков Волги, богатых дешевым и вместе прекрасным лесом. «Беляна»— прихарактерная штука, чисто волжская. В ней есть какая-то своеобразная красота, которая заставляла меня во все время моей поездки по Волге с особенным любопытством и удовольствием всматриваться в каждую проплывающую мимо беляну.
Мне дали осмотреть — это настоящей ковчег Ноев на совершенно плоской, громадной барке, которую можно назвать скорее плотом, — до того низкие боковые стенки, — воздвигнуть целый громоздки корабль, вышиной ещё менее двух, трех сажень, как следует в обычной форме корабля, с кормою и носом, но только корабль этот сложен просто – на - просто из искусно положенных друг на друга сосновых бревен, или досок, ничем в сущности не связанных, кроме хитроумной кладки. В громадном кузов е этого корабля, снизу, вы можете видеть три или две круглые двери, которых сквозные дыры чернеют на светлом фоне свежего леса, словно устья каких – ни будь темных пещер. Эти сводистые проходы, прочные как настоящая постройка, нарочно оставляются снизу для того, чтобы летний воздух продувал сырой лес и чтобы гребцам можно было свободно переходить когда нужно с одного борта баржи на другой. Нельзя достаточно налюбоваться на эту оригинальную постройку, словно разлинованную геометрически правильными слоями или мастерски сплетенную из ровных деревянных брусьев. На беляне нет ни мачты, ни паруса, ни дымовой трубы. Только наверху этих досчатых или бревенчатых ярусов, будто капитанская рубка На палубе настоящая корабля, — торчит ворот, да две-три тесовых караулочки для рабочих на случай дождя. На носу беляны, не сзади, как у других судов, а впереди, привязано огромное рулевое бревно, которым направляется тяжёлый и неповоротливый ход беляны. Гонится она исключительно одним теченьем реки, так как бляны спускаются только сверху вниз, из лесных дебрей Камы и Ветдуги, где их обыкновенно и строят. Должно быть, этот своеобразный и удивительно красивый и вместе удобный способ укладки лесных материалов выработался среди ветлужских лесников еще в старые века. Валяны в этих лесах строят обыкновенно виной, когда нет других работ. Выстроят сначала дно, то-есть нижнюю плоскую баржу, потом с обычным своим мастерством нагрузить ее бревнами, досками, тесом, дранью, что вообще нужно, — и поджидают себе не спеша весенней воды. По половодью спускают их вниз ж продают в низовых городах не только лес, во и самое беляну.
Когда беляна не слушается руля, заводят на лодке, и опять-таки спереди, особые якоря и направляют ее куда сл дует уже якорями; кроме того, чтобы несколько сдержать порывистый ход беляны в ветер или волну, сзади кормы её спускается на канате в воду особая «волокуша» — тяжелая чугунная гиря в несколько десятков пудов, которая тащится по дну реки и таким образом тормозить слишком быстрое движете беляны. Но несмотря на все их предосторожности беляны то и дело наносить на мели и на береговые косы, особенно в сильный ветер и при крутых коленах реки. Вообще возни с ними не оберешься. В свежий ветер они должны смирнехонько стоять на якорях, пока стихнет погода, иначе их унесет Бог знает куда. По ночам он е тоже должны непременно останавливаться на ночлег. Оттого-то беляны доходят с верховых рек до Астрахани, хотя и по течению, не раньше как в месяц. Можно сказать, беляна ползет, а не плывет по реке. Матрос меня уверял, будто на большой белян е необходимо иметь по крайней мере человек сто рабочие.
Потому делов с нею дюже много, объяснял тамбовец, махинища тяжелая, товару на ней нагружено, гляньте-ка, страсть какая! упрется носом в песок или камень, — как ты ее сдвинешь?»
Действительно, знающие люди передавали мне, что на беляну очень нередко грузят лесу миллион и даже полтора миллиона пудов. С таким грузом и вправду нелегко повернуться, тем более, что широкий и высокий корпус её лесных ярусов придаёт беляне большую парусность.
- 390 -
У Никольской станицы Волга делает заметный поворот. К Никольской пристают все пароходы. Мы с женою вышли здесь первый раз на берег и сразу попали в толпу казаков и казачек, совавших нам наперерыв друг перед другом коробки с свежею икрою и разную рыбу. Все наши пассажиры, — и, конечно, мы в том числе, по накупили себе очень обильный запас только что выпущенной, почти еще сладкой, икры, которую мы истребляли потом за своими завтраками без всякого милосердия и с детским аппетитом. Редко, впрочем, и попадается случай отведать такой неподдельно свежей икры, так сказать, на месте её происхождения, да к тому же не по 2 и по 3 рубля за фунт, как мы платим за нее в Москве и Петербурге, а всего только по 70 коп. — Туземцы же, наверное, покупают здесь эту самую икру копеек по 40 или 50 за фунт.Пристани стали теперь быстро чередоваться одна за другою. После Никольской станицы Черный Яр, — уныло-пустынный городок на крутом голом обрыве, — когда-то сторожевой острожек древнерусской порубежной черты, одна из первых военных стоянок наших на низовьях великой реки, водворявших с такими усилиями русскую государственную власть среди грабительских калмыцких и ногайских орд Волжского побережья. Теперь тут уездный центр и довольно значительная скотная и рыбная ярмарки.
Владимировка хотя и слобода, а смотрит гораздо больше городом, чем этот жалкий Черный Яр. Только она уже не на кручах правого берега, а на луговой низине левого. Собственно говоря, сама Владимировка стоит несколько дальше на Ахтубе, а не на Волге; к Волге же присосеживается только своего рода пригород её, «Соляная пристань», но ее веера е лично называют теперь Владимировкою. Две хорошие церкви, превосходно выстроенные крестьянке дома, иные даже в два этажа, — на всем следы благосостояния и крупного заработка. Все пароходные общества имеют здесь свои конторы и пристани, и даже набережная этого мужичьего села на большом протяжении вымощена камнем. Очень обширная мельника перемалывает на берегу соль и нагружает ее прямо на баржи и пароходы. Соль собственно и есть специальный товар Владимировки и главный источник её обогащения. Отсюда идет железная дорога в Баскунчак, к известному соленому озеру у горы Богдо. Владимировка не больше как торговая пристань Баскунчакского озера.
Наш пароход принял во Владимировке довольно много товаров, поэтому и постоял здесь довольно долго.
Впрочем, нам не скучно: общество самое разнородное, но оживленное. Наш первый класс — роскошь что такое: изящная столовая в 2 света, вся выклеенная панелями дорогого дерева, гостиная с бархатною мебелью, бронзой, зеркалами, коврами; к вашим услугам и пианино, и библиотека, и письменные столы со всеми принадлежностями, и равный игры... Буфет прекрасный, — живые стерляди, прекрасная осетрина, икра на редкость, всякая провизия то и дело обновляется в попутных городах. Спаленки наши — те же номера хорошей гостиницы, обставленный всем необходимым, только, конечно, потеснее. А наверху, кругом этой двух этажной гостиницы. выстроенной среди палубы огромного парохода, —террасы и галереи для прогулок, великолепный вид на Волгу, на волжские берега, на пробегающие мимо волжские пароходы.
Наблюдателю-художнику этюды психологические, этюды пейзажные — на каждом шагу.
Вот сидит перед вами характерная группа настоящих волжских фигур — седоусые, большеглазые, грузные армяне с крепкими носами, согнутыми как клювы хищных птиц, с неподвижно-алчным взглядом этих птиц . Это все нефтяные и рыбные промышленники, хотя и одетые в цивилизованный жакетки и цилиндры, но насквозь пропитанные торгово-хищными инстинктами древнего Хазара, от которого они унаследовали свое ремесло. Они истребляют — с аппетитом крупного зверя — икру, стерлядей, апельсины, обильно поливая их шампанским, и с еще большим аппетитом услаждают друг друга единственно отрадною, и, по видимому, единственно постижимою для них беседою — о пароходах, ценах нефти, тарифах , удачных сделках; сотни тысяч и миллионы рублей то и дело звенят в их разговоре, они в самом деле ворочают в эту минуту в своих карманах кучи золота. И ни на одном этом выразительном, зверски красивом лице, исполненном хищнической смелости и хищнический сметки, — не прочтете следа какой-нибудь иной думы, иного ощущения, кроме ожесточенной жажды наживы, проникающей всякую складку их лица, и горящие жадным огнем черные глаза, и мясистый чувственный губы, и крючковатые носы, неподатливые как железная долбня.
Все-таки, пожалуй, отрадно, что в наш просвещенный век вместо какого-нибудь Стеньки Разина или батьки Шелудяка на Волге упражняют свою хищническую удаль такие сравнительно мирные и безопасные хищники...
- 392 -
Армяне, евреи — так же как обармянившиеся и об евреившиеся русские — далеко однако не составляют всей нашей компании.С нами едут и представительницы прекрасного пола, не имеющие решительно ничего общего с хазарами и Стенькой Разиным.
Кроме двух миловидных молоденьких маменек, о которых я уже упоминал, в столовой и гостиной наших целое дамское общество, и все больше, кажется, шведки и немки. Одна шведка огромного роста и еще бол ее огромного аппетита, отправлявшаяся из Баку в Гельсингфорсъ, белокурая, как альбиноска, особенно забавляла меня. Она то и дело вздыхала о завтраках, закусках, чаях и обедах, то и дело заказывала себе не в счет абонемента всякого рода порции, чтобы наполнять чем-нибудь досадные часы ожидания. Весело было смотреть, как эта полновесная и грузная барыня, просившаяся своей могучей фигурой прямо в иллюстрацию Нибелунгов или каких-нибудь Скандинавских героических саг, с детскою резвостью и с детским хохотом торопливо бежала вместе с обеими молоденькими маменьками на каждую пристань, куда пароход притыкался хотя бы на пять минуть, чтобы успеть купить у толпящихся на берегу торговок какой-нибудь пшеничный папушник, пряник, коробку икры, ягод, чего-нибудь вообще, что можно пожевать на дороге.
- 392 -
VI.
Царицынский плес.
Мы с женою с любопытством обошли все уголки громадного парохода, чтобы ознакомиться с его чисто-американским устройством. Страна господствующей демократии, разумеется, не могла оставить без известного комфорта и самую небогатую публику. По её образцу, и на нашем пароходе, не говоря уже о втором классе, мало отличающемся по существенным удобствам от первого, — даже третий класс устроен с большою заботливостью и приличием. У всякого пассажира стоит отдельная койка, спальни просторны и чисты, отлично защищены от непогоды всякого рода, особая кухня и буфет, — далеко не то, одним словом, что мы привыкли разуметь под названием 3-го класса на наших морских пароходах, где эта злополучная палубная публика терпит всевозможный стеснения и неудобства и вместе буквально только ноль, на котором в праве протянуться среди скота, бочек, тюков и шагающих черев головы матросов. Здесь даже 4-й класс, помещающийся на палубе, как в прочих пароходах 3-й класс, прикрыт деревянными широкими навесами от дождя и солнца и вообще несравненно удобнее обычных третьих классов.VI.
Царицынский плес.
Водил нас по всем этим пароходным закоулкам любезный помощник капитана Б., оказавшийся крымчаком, из Феодосии, несколько знавший меня еще во время моего директорства в Крыму, и большой почитатель моих «Очерков Крыма». Моряк, везде бывалый, он рассказывал нам любопытные вещи о своих кругосветных странствованиях и, между прочим, очень разутешил русскую душу нашего собеседника А., сообщив нам оригинальный китайский закон, практикующийся в Ханькоу, по которому европеец за убийство китайца платит всего 25 — 50 долларов пени, а за убийство европейца китайцем сажают на коль не только самого убийцу, но и его жену и детей, а в иных случаях даже и соседей!..
— Вот бы такой закончик у нас на Кавказе или в Туркестане ввести... Поубавили бы азиаты свои разбои! — с хохотом уверял А.
Весенний разлив еще не совсем успел войти в берега, Волга несется вниз еще очень широкою и эффектною скатертью; По случаю половодья не поставлены еще и баканы, и пока еще везде удобный фарватер. Впрочем, помощник капитана передавал нам, что вообще дело лощи ведется на Волге очень небрежно, точно так же, как и расчистка русла. Кое-где попадаются казенные драги, но толку от них мало, хотя деньги тратятся большие. Чтоб устроить подход водою к Саратову, затратили огромные суммы, а все-таки пристань в 3-х верстах от города. Впрочем, прежде она ушла, от него даже на 12 верст, который приходилось к тому же проезжать по пескам. Волжске пески и камни приносить огромные убытки пароходчикам. Один только Зевеке в прошлом году погубил два свои парохода, посадив их на камни.
Правый берег теперь ушел от нас довольно далеко, загородившись низкими островами и густою у ремой; левый тоже весь в лесистых луговых островах. Сел уже не видно; только кое-где, при устье какого-нибудь «волжка» (туземное название рукавов Волги), попадаются рыбацкие ватаги и «учуги», стоят около них барки, валяются на берегу опрокинутый пузом вверх неводныя лодки.
Птиц тут совсем не видно, к моему удивлению.
В устье реки мы видели и цаплей, и бакланов, и чаек, а тут одни только галки; да и те боятся перелетать через ширь реки, версты в три, четыре; боятся высоко подняться над водою, так что чуть не задевают воды крыльями; некоторые смельчаки, впрочем, пробуют погарцевать и повыше, в воздушной бездне; но их сейчас же относить ветром назад, как лодку сильным течением. Ветер ветром, а мне задается еще, что в таком дивном русле, прорезающем на несколько тысяч верст толщи земли, должен постоянно тянуть сквозняк своего рода, как в какой-нибудь трубе, Быстрина реки, подгоняемая жестоким ветром, кажется еще вдвое больше от бега парохода. Встречные беляны все приостановились на якорях. Издали ярусы плотно сложенного на них теса кажутся папушами листового табаку; так уменьшаешь размеры всех предметов эта могучая ширь Волги. Навстречу нам пробежал нефтяной пароход Нобеля, а вот пассажирский — «Рюрик» промчался, словно бравый рысак на городском гу¬лянья, промелькнул и исчез эа поворотом берега. Около 8 часов вечера провалил мимо нас, обменявшись с нашими хриплым рыканьем и помахав, по обычаю, белым флагом громадный плавучий дом «Пушкин»; такой же трехэтажный, такой же длинный-предлинный, как и наш, он работал, своими огромными колесами с точностью и спокойствием хорошей швейной машины и пронесся, не шелохнувшись ни одним суставом своим, до краев переполненный людьми, машинами и грузом.
А буксирных пароходов мы нагоняем без счета. Все тянутся вверх с вязанками барж в хвосте. Это истинные спасители человека от изнурительной и унизительной работы вьючного скота. Буксиры эти заменили собою несчастного бурлака, всю жизнь тянувшего, бывало, по этим тысячеверстным берегам свою каторжную лямку. Умное изобретение техника сделало то, чего не могли бы достигнуть самые горячие проповеди моралиста. В этом известная нравственная сила цивилизации, науки; она волею - неволею освобождает человека от рабских обязанностей, даже без всяких возвышенных целей с своей стороны, одним естественным ходом своих открыли и изобретений...
Волга — это такая мощь, такой простор, такая самобытность... целый особый Мир, имеющий свои явления, свои законы, свою поэзию. Поневоле этот особый Мир должен был воспитать и свою особую нравственность. Здесь само собою зарождается чувство раздолья, удали, беззаветной смелости, — инстинкты вольного орла, перед которым везде простор, везде добыча. У него острые когти, крепкий клюв, — стало быть, он тут хозяин надо всем, что не имеет такого клюва и таких когтей, что не в силах спастись от его хищного налета на более быстрых крыльях, что тащится черепахой на канате или на неуклюжих веслах впереди его легкой разбойничьей лодки. Никаких других нравственных побуждений, никакой жалости, никакого колебания. Одна разыгравшаяся на свободе буйная силушка, та нерастраченная еще историческою жизнью сырая народная силушка, что, по чудному выражению старинной русской песни, по жилушкам живчиком переливается, — грузно мне от силушки, как от тяжелого бремени». Никого кругом нет, кроме дремучих лесов, безмолвно таящих свои суровые тайны, кроме голых неприступных обрывов да глубоких омутов Волги, немых и темных как могила. Кого бояться, кого стыдиться, у кого спрашивать позволения в этой текучей тысячеверстной пустыне? Моя тут воля, — и все тут мое! Я тут властен царить, как этот степной ветер, что рвет и треплет в клочья облака по поднебесью, что с молодецким свистом хлещет своим бешеным бичом, будто лихой кочевник пустыни табун одичавших лошадей, упрямые волны реки... с Вниз по матушке по Волге, по широкому раздолью, разыгралась непогодушка!» Эта старая песнь Волги сама поется здесь и этим ветром-бурею, и этими хлещущими и плещущими волнами, что несутся стремглав, кружа мне голову, навстречу несущемуся на всех крыльях пароходу. Поэзия «удалого доброго молодца», разбойничьи идеалы Стеньки Разина и Ваньки Каина реют в этом суровом воздухе речной пустыни,.. Везде им тут по колено море, все им тут трын-трава! Чужая душа — копейка, за то и своя не дороже! Разлетелся на свою добычу
с вольной выси поднебесной, не считая, не меряя, ударил железным клювом, — одолел — хорошо, мое счастье, а пропал — туда и дорога!
Добавлено через 5 минут:
- 419 -
VIII.
Саратов.
К вечеру стало сильно свежеть; дождь, ветер и надви¬гавшаяся темнота согнали всех с верхней террасы. Правый берег смутно мерещится сквозь эту серую мглу, будто хребет далеких гор. В охватившей нас темноте только мелькают временами мимо нас справа и слева, словно с угрозой заглядывая во внутренность нашего парохода, каше-то огромные огненные глава, красные, зеленые, белые... Это фонари разного цвета, подвешенные на разной высоте, на мачтах проплывающих мимо пароходов и барж.VIII.
Саратов.
А у нас в изящном салоне, обложенном красным деревом, с электрическими тюльпанами и бархатными креслами, — так уютно, светло и весело. Собравшаяся публика беспечно болтает и играет кто во что умеет, в столовой аппетитно стучат ножи и звенит посуда, на блюдах дымятся только - что пойманные живые стерлядки под грибками, отливает гранатом красное вино в стаканах, свежая газеты, нескончаемый чай... Совсем забываешь, что это не дом, не гостиная в каком-нибудь родном городе...
Утром мы проснулись у Саратова. К удивленно моему, па¬роход стоял не за несколько верст от города, как этого я ожидал, начитавшись в газетах об обмелении Волги под Саратовом, а как рая у Саратовского берега. Впрочем, та¬кое удобство Саратов испытывает только в весеннее поло¬водье и вообще в большую воду; а летом пароходы далеко не доходить до городской пристани. Мы гадкий эа завтраком, с тем утренним юношеским аппетитом, который нападает даже на пожилых людей в здоровом и веселом безделье волжской прогулки, а пароход наш тоже завтракал по своему, насасываясь из огромной черной баржи Нобеля гу¬стым чёрным супом нефтяных остатков, — по местному, «мазутом».
Комментарий